До слуха долетали знакомые ночные звуки – глухое подземное трение ползущего льда о скалистую почву, шум падения ледяных глыб и завыванье северного ветра в пустынных ущельях; или это – шум дождя в вершинах первобытного леса, вздохи и протяжный скрип высоких деревьев? Кровь шумела у него в ушах, он едва отличал звуки извне от звуков внутри себя самого. Грудь его судорожно колебалась от радости, когда он вспоминал о своем сокровище; перед взором его ходили солнечные круги, и он терял всякое чувство времени. Он не узнавал себя самого; не сознавал действительности. Он ли это так бесконечно долго и все ожесточеннее и ожесточеннее боролся с зимой, видя, как дети его мерзнут, и не зная, чем согреть их, – пока наконец сердце его не отвердело, как тот кремень, который он разбивал на куски?.. Пусть бы вся земля окаменела – он все-таки выбил бы из нее огонь! Но он ли это добыл теперь огонь? Да! Теперь он опять ощущал в своей груди сердце, чувствовал горячие струи, которые текли в его груди и почти душили его…
Он лежал, не выпуская из рук огнива, и ему чудилось, что уже целая вечность прошла с тех пор, как он испытал силу этого камня; ему мучительно хотелось вновь увидеть брызжущие из камня искры. Кровь бушевала в его жилах вселенским пожаром. Надо, надо ему увидеть огонь, утолить свое сердце созерцанием богатства, которое стало его осязаемой собственностью! И он присел – голова его кружилась, – протянул камень перед собой и куском кремня высек в темноте огонь.
Большая голубая искра отскочила от камня, голубая и ослепительно яркая, словно сильнейшая молния, создавая целый мир перед взором Дренга.
Мгновение:
Он не в яме, а под открытым небом, и вокруг него зеленое мерцание, в котором тонет, расплывается все, что он видит; над головой его колышется, словно живая, крыша, преломляющая ослепительно яркие лучи, и он понимает, что он в воде, глубоко-глубоко; вода сжимает его в своих теплых и крепких объятиях и щекочущими пузырьками струится по его бокам. Обзор его узок, но расплывается, раздвигается по мере того, как сам он скользит вперед. И он видит другие движущиеся существа, крупных хищных панцирных рыб, которые при встрече с ним мгновенно, одним косым ударом хвостового плавника виляют в сторону, и прозрачных скользких угрей, которые, извиваясь, быстро исчезают между морскими пальмами. На дне, с виду гораздо ближе, чем на самом деле, как будто расстилается пестреющий цветами луг; это – тысячи мерцающих кораллов и студенистых полипов; их щупальца, усаженные глазами и присосками, извиваются во все стороны в глубокой воде, в которой все предметы становятся крупнее и выпуклее, так что не разобрать – где полип, а где просто колеблются прозрачные лопасти водяных растений, растущих на дне и облепленных рачками и слизняками. В глубине растут целые рощи, и в тени то лиственных, то рогатых растений, оставляющих лишь кое-где зеленые просветы, скользят всевозможные огненно-желтые и небесно-голубые рыбы; они глотают теплую воду и вновь выпускают ее через жабры, вращая своими плоскими блестящими глазами и озираясь во все стороны. Маленькие волокнистые морские коньки, с выпяченной нижней челюстью, прицепились к водорослям змеиными хвостами, раздули спинные плавники, словно маленькие паруса, тихо колышущиеся под напором течения, и знать ничего не хотят.
Медленно скользя вперед, Дренг понял наконец, что это он бросает тень на чащу водорослей, над которой плывет и разводит вокруг себя зыбь, заставляющую колебаться весь подводный лес. Сам же он, по-видимому, нечто крупное и опасное, так как все рыбы, даже самые свирепые, уступают ему дорогу; вокруг него все время расчищается некоторое свободное пространство; должно быть, это неспроста! Он проплывает над разными скалами и ущельями в глубине, ловя в непроглядном донном мраке мелькание хвостов жирных угрей, спасающихся бегством; он скользит над низкими коралловыми рифами, спугивая целые стаи блестящих рыбешек, и наконец приближается к ослепительной колеблющейся крыше – и проплывает сквозь нее. Вынырнув на илистую отмель, между корнями дерева, он оказывается на опушке большого леса, пропитанного сыростью и смолистым потом деревьев.
Небо над ним совсем белое от водяных паров и как будто покоится на самых вершинах пышных исполинских папоротников, которые, вперемешку с хвощами и плаунами, составляют лес. Наверху, между вершинами папоротников, порхают исполинские насекомые, странные мухи, стрекозы и огромные клопы; блестящие крылья их хлопают и громко трещат и вверху, и внизу. Болотистая почва в этом лесу, скрепленная переплетающимися мангровыми растениями и поваленными черными стволами деревьев, дымится и почти горит от происходящего в ней гниения; в тине сидят большие надувшиеся жабы с вытаращенными глазами и силятся подпрыгнуть всякий раз, когда мимо пролетает какое-нибудь гигантское насекомое. Полусгнившие стволы обвиты червеобразными растениями-паразитами и кустами, которые кажутся живыми и словно щупают влажный воздух своими мясистыми и пузырчатыми железами. Между корнями хвоща, где выступивший сок образовал серые лужицы, плавают головастики и улитки. В черной тине между древесными стволами сидят в ямах, подстерегая добычу, крабы, и снуют рыбы с подвижными глазами и плавниками, заменяющими им ноги. На поверхности горячей тины то и дело с бульканьем вздымаются и лопаются пузыри.
Солнца совсем не видно; над всей местностью стоит какой-то светящийся туман. По временам по этому туману словно пробегает дрожь, и небо становится еще белее, но не прозрачнее; это невдалеке сверкает молния, сопровождаясь глухим ударом грома. На южной стороне неба, над влажным папоротниковым лесом, виднеется перламутровое сияние – это солнце, лучам которого не прорвать насыщенной парами атмосферы.
Но вот неподалеку, между воздушными корнями дерева на илистом острове, Дренг замечает подобное себе существо, большую панцирную саламандру телесного цвета с человеческими глазами. Она сидит, опустив хвост в воду, и то смыкает, то размыкает свои рыбьи челюсти, усаженные длинными хищными зубами: она как раз пожирает саламандру своей же породы, но несколько поменьше. Все твари почтительно освобождают вокруг нее место. И Дренг чувствует, что такой же с виду и он сам; чувствует себя в душе такой же саламандрой; всеми порами воспринимает он все окружающее, но ничего не осознает.
Тут искра погасла, и Дренг очутился в темноте, в своем жилище на Леднике.
Дренг вздохнул; он знал, что ему грезилось что-то, но не мог припомнить что. Он прислушался к дыханию детей; все крепко спали в уютной берлоге. Наверху, в ночной тишине, одиноко гудел холодный ветер. Издалека доносилось кряхтенье Ледника и треск льда в ущелье. Дренг вдруг мучительно ощутил, что время уходит. Надо опять высечь огонь, еще хоть разочек! И он высек огонь. Длинная желто-голубая искра отделилась от камня.
Мгновение:
Дренгу чудится в этом молниеподобном свете, что душа его ширится и растет, вмещая в себя все, что этот свет озаряет, хотя все это для него – непостижимый, неведомый мир. Стоит зима; ночь, но отовсюду струится свет, и в этом свете движутся тысячи людей. Ну да, это на углу одной из улиц Чикаго, и магическая искра отделилась от воздушного провода электрического трамвая! Освещенные и переполненные вагоны непрерывной вереницей прорезывают улицу, черную от толпящегося народа, а над нею, мимо ярко освещенных этажей домов, грохочет воздушная железная дорога. Идет снег, но улицы города оживлены, полны людей и пеших, и едущих в экипажах, автомобилях, бесконечных трамваях, дымящихся поездах. Город, похожий на пылающий лес из железа и камня, выдвигает свои многомильные утесы-дома и смешивает свое пронизанное огнем и острым серым дымом дыхание с морозом зимней ночи. Тысячи чужих и враждебных друг другу людей толпятся между высокими торговыми домами, возвышающимися своими ярко освещенными фасадами над пропастями улиц; широкие цельные окна, окна над окнами подымаются от земли, высятся светлыми колоннами и теряются там, наверху, в тумане и дыме земного мрака.