- Дурной сон? Я бы назвал его самым счастливым сном за последние мои 27 лет, - пробормотал Джон.
- Я все пытался выяснить у нее, кто она такая, где Джим, где все вы, а она молча взяла меня за руку, посадила в машину и повезла меня в Гарден Лодж… И по пути мы остановились на светофоре, а там… там была растяжка во всю улицу: Куин и Адам Ламберт. Я не сразу понял, что это и о ком. А потом увидел правее фото Брая и Роджа. Не знаю, как я узнал их. Скорее интуитивно что-то подсказали мне кудри Мэя, и когда Мэри рванула вперед, я схватил ее за плечо:
- Кто они? – я ткнул пальцем в плакат.
И заметил, как она вздрогнула и побледнела.
- А ты знаешь, кто я? – спросила она, не оборачиваясь. – Я Мэри, - сказала она, не дожидаясь ответа. – А там были Брайан с Роджером. Фредди, сейчас на дворе 2018 год, и это то, о чем я хотела бы с тобой поговорить.
И потом в тот самый день на меня все это свалилось водопадом. Кома, заморозка, 27 лет в пластиковом контейнере, Брайан и Роджер, продолжающие как-то держаться на плаву, ты, ушедший в затвор, весь мир, похоронивший меня… Как я не загремел в психушку в эти первые дни – понятия не имею. Мэри все это время была рядом со мной, но я не узнавал ее. Какая-то пожилая женщина, отдаленно напоминающая мне мою Мэри… И никого из вас…
- Фредди… пойми и ты меня… я же сейчас стал совсем другим… Старым, слабым, беспомощным и ни на что не годным. Ты помнишь меня совсем не таким, и я… просто не мог показаться тебе в своем нынешнем виде… Это было выше моих сил…
- Да, Дики, понимаю. По большей части именно поэтому и выключил свет – так тебе будет комфортнее самому. Не придется стесняться и робеть. Хотя мне-то плевать, я приму тебя любым, но ты – нет. Поэтому посидим в темноте.
- Фредди… что же теперь будет?
- Не знаю. Наверное, ничего особенного. Пока я не планирую открывать миру факт своего возвращения.
- Но… почему? Ты не представляешь, как будут счастливы фанаты…
- А ты вернешься в группу, Дики, если я скажу «да»?
- Фредди, я давно не брал в руки бас. 20 лет, если быть совсем точным. Я уже ничего не умею. Роджер тоже не справляется без Руфуса. В прежнем темпе гонит пока только Бри, но и ему уже 71, он стар и слаб, они очень мало гастролируют и совсем ничего не записывают…
- Тогда о каком возвращении ты говоришь мне? Какое может быть возвращение без всех вас? Мы должны решить это вчетвером. Как решали все прежде…
- Я совсем, совсем не узнаю тебя. Ты стал другим…
- Я пережил смерть, Дики. Вернулся оттуда, откуда не возвращаются. Вряд ли я снова смогу нацепить трико как ни в чем не бывало и тереться возле ударной установки, откуда мне отекшей ладонью будет помахивать седой и располневший Тейлор…
Джон вдруг рухнул на колени и громко разрыдался. Даже такие яркие чудеса неспособны ничего вернуть и исправить. Даже воскресший Фредди не сможет повернуть время вспять, вернуть юного голубоглазого Роджера, вернуть черную шевелюру Мэя и счастливую улыбку Дики… Он сам так и остался вмороженным в 91 год – когда они еще были молоды и полны сил.
- Мы должны были стареть все вместе, - бормотал Джон, лупя кулаком по ковру. – Я ненавижу эту гребаную жизнь, отнявшую тебя.
Прежний Фредди подбежал бы к скрюченному на полу Дики, обнял бы его, достал бы пиво и начал травить бы анекдоты. Но сейчас… этот новый Фредди даже не пошевелился. Он замер где-то в районе дивана и, казалось, даже не дышал.
- Во мне все разрушено, Дики. Вроде только вчера приходил Бри с Анитой, а я лежал на постели полумертвый абсолютно без сил. И вот я хочу взять трубку и позвонить ему, но кому я позвоню? Того Бри больше нет. Моего мира больше нет. А, значит, нет и меня самого…
Дики замер, глотая слезы. Ужасная, жестокая правота Фредди сбивала с ног, лишала всякой надежды.
- Но… если вдруг ты передумаешь, ты дашь мне знать? – пролепетал Джон, сам не понимая, что именно он хочет услышать.
- Дики, ты же сам сказал, что не брал в руки бас вот уже 20 лет. А я… я не пел 27 лет. Ты думаешь, я умею петь? Я уже пробовал. Похоже, вечная мерзлота уничтожила во мне и это.
- Но… как? – опешил Джон, оглушенный грохотом падения последних руин надежды.
- Это конец, Дики. А при таком раскладе стоило ли вообще размораживать меня?..
========== 4. ==========
Джон вернулся домой полностью уничтоженным. Старость, болезни, неумение играть на басу, Адам Ламберт – все бы это померкло в один миг, если бы этому начал противостоять реальный Фредди – каким он был тогда. Фредди, который плевал на СПИД и до последнего пел, как бог. Который до последнего носил яркие шмотки и заразительно смеялся. Тот Фредди вытащил их из ямы одной лишь фразой: «Ну что, ребята, работаем?» А этот… этот Фредди попал в яму еще глубже их собственной. Этого Фредди самого необходимо было спасать и приводить в чувство. Только было ли это возможно?
На следующий день Джон позвонил Мэри.
- Ну что, Джон, теперь понимаете, почему я так хотела, чтобы вы это увидели сами?
- Мэри… с этим что-то можно сделать? Как-то это исправить?
- Он все еще под наблюдением Купера, но сам в клинику не ходит. Думаю, ничего не будет страшного, если вместо него сходим мы двое. Если эти изменения личности необратимы… будем как-то учиться с этим жить.
- Может, рассказать остальным двоим?
- Если маховик запустится без позволения Фредди, последствия предугадать будет сложно. Если здесь окажутся Мэй с Тейлором, следом за ними придут и папарацци. В нынешних обстоятельствах как бы все это не кончилось плачевно.
Доктор Купер принял их через несколько дней и внимательно выслушал их рассказ. Мэри выдавала себя за супругу пациента, Джон – за двоюродного брата. В глазах Купера мелькало какое-то сомнение, какая-то искорка зарождающегося понимания, но вслух он ничего не озвучил.
- Собственно, это как раз то, о чем я и говорил. Нам еще повезло, что его сравнительно недолго продержали в замороженном состояния. Возможно, эти изменения не несут необратимого характера. Но дело и не только в самом факте воздействия холода на ЦНС. Он сейчас переживает тяжелейший шок. Его мир умер, он выпал из собственного времени. Вокруг него никого из тех, кого он знает. А вас он, как ни пытается, не может воспринимать своими близкими. Вы для него чужие люди, как бы он не боролся с этим фактом. И никакие лекарства тут, увы, не помогут.
- Мы можем как-то помочь ему влиться в этот мир, в это время? Помочь ему вернуться и полностью осознать себя здесь?
- Для этого необходимо протянуть мостик между прошлым и будущим. Зацепиться за что-то яркое и положительное из его прошлого и продолжить это в настоящем. Но только это должно быть очень сильным эмоциональным переживанием для него. Достаточно мощным, чтобы растопить эти окружающие его льдины и позволить ему войти в наш мир одним из нас, а не тенью прошлого.
- Что бы это могло быть, Джон? – задумчиво произнесла Мэри, когда они вышли на крыльцо.
- Первое, что мне приходит в голову – гастроли с Куин. Но он сам признался мне, что не может петь. Да и чтобы организовать эти гастроли, Фредди должен стать одним из нас, должен вернуться. Значит, это должно быть что-то сиюминутное, быстрое и простое. Я бы проголосовал за встречу с Хаттоном, однако, это невозможно. Впрочем… он же любил вас, Мэри… Может, стоит попробовать как-то сыграть на этом?
- Я уже слишком стара и непривлекательна для него.
- А вы сделайте это в темноте. Вспомните слова-триггеры. Это должно помочь, я уверен…
- Хорошо, я попробую, - без особого энтузиазма согласилась Мэри.
Через два дня они сидели в парке, Мэри уткнулась носом в круглое плечо Джона и поминутно всхлипывала.
- Я сделала все как вы сказали. Я купила красное белье – его любимое. Я проскочила в Гарден Лодж под покровом ночи, зная, что он еще не спит. Я набрызгалась его любимыми духами. Когда я вошла к нему в спальню, я включила Лед Зеппелин Dazed and Confused – ту самую песню, под которую мы впервые занимались любовью. Я сама подошла к нему и оседлала его – как сделала и тогда. Я он откликнулся, я почувствовала его возбуждение. Я поняла, что он вспомнил. Он провел ладонями по моим бедрам, он впился губами в мою ключицу, и мы занялись любовью – так, словно это происходило 40 с лишним лет назад. Он был все так же молод и полон сил, а я… посмотрите на меня, Джон… Я, конечно, старалась, как могла, но вряд ли хоть чем-то напоминала ему себя 25-летнюю. Это была игра, Джон. Бездарная игра. Ложь во спасение. И, наверное, это понял, почувствовал. Когда все закончилось, он поцеловал меня напоследок и прошептал все тем же ледяным голосом: