— Убит собственным ножом. И болтал, болтал перед смертью, как сорока. Уйти ты не мог — перебита нога, тут у осины и кончился. Четырнадцатый и последний. Это значит, что здесь мне делать больше нечего.
Ночной следопыт вскочил в седло, пустил вороного тем же размеренным шагом и, повесив голову на грудь, провалился в сон. Все так же степенно Черныш перебирал мохнатыми ногами, с дороги многоименного волчьего страха во все стороны разбегалась перепуганная живность, и даже наглое воронье, пролетая над всадником, умолкало. Через какое-то время все стихло — угомонились на ветвях птицы, волки опасливо нюхали воздух и косились в сторону, куда ушел всадник, а на тропе и поляне остались обезображенные временем трупы. Догнивать. Ни одна живая тварь, наделенная живым духом, не подойдет и близко. Что-то сущее, чему нет названия, гнало четвероногих подальше от страшного места. Там напрочь отбивало нюх, слух, и даже медведи скулили словно котята, в ужасе катаясь по траве.
ЧАСТЬ 1 ОДНА
Глава 1 Жив
Не знаю, кто из богов сжалился надо мною, самой распоследней дурой. Ратник? Или бог домашнего очага Цеп? Впрочем, дело не во мне. Еще чего не доставало — в угоду прихоти сумасшедшей бабы закатывать под горку достойного человека! Боги рассудили по-своему, и за это я останусь благодарна им до последнего дыхания. Когда мой меч остервенело пошел вниз, Безрода в тот же миг покинули силы. Истекли, как вода из разбитого кувшина. Сивый закрыл глаза, отпустил сознание и, не выпуская меча, повалился наземь, а между ними — клинком и человеком — пролег тончайший волосок. Как обещала, я насмерть полоснула муженька, но мечу не было суждено отведать его крови. Боги разрешили ударить, но не позволили добить. Так и нашли они землю друг за другом, Безрод и мой меч в нескольких пальцах от его головы. Предчувствуя непоправимое и не в силах остановить удар, я рухнула после замаха на колени, а клинок врубился в истоптанную землю у самой головы беспамятного Сивого.
— Ты гляди, била насмерть, не убила, — вкруговую понеслось по толпе. — Когда такое увидишь?
Как во сне я вертела головой по сторонам, ничего не видела, и даже слышимое до меня не доходило. Кто жив? Кого не убила?
— Кажется, плачет…
— Плачет? Жалеет, что не убила! Как пить дать, жалеет! А добить нельзя — уклад не велит. Если избежал смерти, должен жить. А как же?
Нас окружили. Подходили вои, приказчики Брюста, сам купчина встал над Безродом. Я лишь слышала шорох травы под ногами и не смела открыть глаза. Кто-то от злости за такой исход заскрипел зубами.
— Что делать с этим? — спросили незнакомым, хриплым голосом.
Брюст помедлил.
— Ничего. Он не выживет. Готовьте тризные костры. После полудня тронемся дальше.
Люди стали расходиться, вокруг меня опустело, стихли звуки, а я, дура, все стояла на коленях, раскачивалась, как припадочная и подвывала вполголоса. Не могла избыть тяжкого чувства непоправимого, что не давало вернуться к себе, прежней. Так бывает. Вот перейдешь незримую грань и полсебя оставляешь за чертой. Все не то, все не так. Будто внутри, по самой середке зазмеился шрам, с одной стороны остается прошлое, с другой грядущее. И холодно… от чувства безысходности веет могильным холодом.
Кто-то, приволакивая ноги, колченожил к месту побоища. Ну, кто еще не видел подлой убийцы? Кто не разнюхал солоноватый смрад? Кто припозднился? Меня грубо пихнули, и я слетела с коленей наземь. Как стояла, так и упала — плашмя, лицом в землю, удобренную кровищей до тошноты.
— Двинься, змея! — прохрипела Гарька, и от участи быть растоптанной меня спас Тычок — это он сдерживал нашу коровушку и вовремя отпихнул в сторону. После кровопускания мудрено оставаться в добром здравии.
— Гарюшка, милая, побереглась бы, — старик суетливо носился вокруг нас, то к Безроду подбежит, то к Гарьке. — И Вернушку не тронь! Забыла?
Сивый заповедал меня трогать… вот и не стали мараться. Вспомнили последние слова. Но что это… мне кажется или действительно Гарька напряглась и подняла с земли тело? Земля у моего лица вздрогнула, как если бы человек с тяжелой ношей сделал первый шаг. Ей помогал Тычок и, задыхаясь, болтал без умолку.
— Осторожнее, Гарюшка, не растрясти бы… А сдай маленько вправо, пригорочек обойдем… А на тряпки пустим рубаху, я всего-то дважды надел…
— Помрет, — обреченно буркнула наша коровушка, и голос ее сорвался, ровно звонкий меч треснул.
— А помрет — на костер взнесем. Ты да я.
Раньше он ее Гарюшкой не звал. Гарькой, зловредной девкой или на худой конец язвой. Но чтобы Гарюшкой… А для меня… самое время решить, жить или умереть. Нечего тянуть. Сделала непотребное — пошла вон в чертог Злобога, там самое место, хватит совести небо дальше коптить — открывай глаза и принимай должное. Сколько раз в морду плюнут — столько утрусь.
Гарька под ношей захрипела, видать повело ее. Насилу удержали со старым. Я не утерпела и приоткрыла один глаза. Мамочка, да разве бывает на свете такое яркое солнце? И как в чертоге Злобога без него обходиться? Интересно, можно ли умереть только силой воли, от горя? Ну, вот я, дура, жить не хочу, поедом себя ем, обязательно ли нож в сердце сажать или само разорвется? Недолго уж осталось. Внутри тяжело, как будто проглотила неподъемную глыбищу, и катается она, и давит, к земле тянет. Смогу ли с такой тяжестью в груди встать?
— Ну, давай, милая, вставай. Помогу, — со спины подошел дозорный, та самая орясина, что пялился на меня когда перед рассветом в лес кралась. — И не горюй, что не убила, сам помрет.