Огня не зажигали. В темноте смутно белела тряпица, на ней чернел кувшин, а по обе стороны от него лежали ломти сыра. К браге прикладывались по очереди, сыр брали наощупь.
— Не знаю, встанет ли.
— Хочешь, чтобы встал?
— Все бы отдала.
Старик помолчал.
— Всю жизнь я на земле. Иной раз кажется, что все идет само собой, и мало что зависит от меня. Боги живут своей жизнью, земля — своей, а между ними я, клоп. Никто и звать никак. Сколько раз руки опускались, думал, не замечают меня всемогущие боги, а только раз, когда надежды не было никакой, из меня-дурака упрямство поперло. Есть у нас в Полоречице поле. Ровно заколдованное. Земля там жирная, на ней бы сеять, ан нет — камни наружу лезут. Хоть ты тресни. Кто только из соседей ни брался — год, от силы два и снова камни.
— Ну, раз из тебя упрямство полезло, ты в два счета камни раскидал, — слыхала я такие истории. В таких побасенках рассказчик всегда вровень с богами стоит. Все может, все получается. Махнет — улочка, отмахнется — переулок.
— Да, нет, — старик усмехнулся. — Камни на том поле остались. И, подозреваю, пребудут до скончания веков. Боги так захотели.
— Так в чем суть? Камни остались, мороки не убавилось…
— Поле стало моим, — коротко бросил Потык, усмехнулся и булькнул брагой. — У меня три года не было камней. Говорю же, упрямство полезло. Жилы на заступ намотал, но боги меня услышали. Три года от тяжести колосьев пшеница по земле стлалась. Такого не было ни у кого из соседей! Все на свете чего-то стоит. Вот разживусь жилами, еще раз на заступ намотаю. Будут еще три года.
Я умолкла. Упрямство полезло… услышали боги… все чего-то стоило. Не это ли отец говорил, еще там, в прошлом, когда все было хорошо?
— …Если дело у тебя мелочное — боги мелочь и заберут, что-то дорогое — собою расплатишься. Как захочешь, так и получишь. А еще в Беловодице странный сад стоит, вроде яблони как яблони…
— За чем же дело стало? — растерянно пробормотала я.
— Жилок маловато осталось, — улыбнулся старик. — Тот сад будет последнее, что дадут мне боги. Свои жилы порву и сыновние не пожалею.
— Уверен, что дадут боги?
— А из меня упрямство полезет, — в темноте белоснежно блеснули Потыковы зубы в щели между бородой и усами.
Из него упрямство полезет. И старик все равно получит то, что хочет. Хотят все, а получит лишь он.
— А ты думаешь, отчего люди стареют и умирают? — усмехнулся Потык. — Было бы иначе, жил человек и жил. Вечно молодой, красивый и здоровый. А только ведет нас что-то. Лезем куда-то, чего-то хотим, и пока желаемое получишь — сто потов сойдет, собою на пути разбросаешься.
— Так чего же я сижу? — из меня дух попер, захотелось на край света сбежать и найти что-нибудь, что вернет Сивого в жизнь. — Чего же я сижу? Мне бежать нужно.
— Сиди уж, — Потык за руку усадил меня обратно. — Куда тебя поднесло?
— Я должна… мне же нужно…
— На край света бежишь, сама не знаешь за чем, — буркнул старик. — Жар-птицу думаешь добыть и сменять на здоровье для порубленного…
— Да!
— Утро вечера мудренее. Ты меня послушай.
Все во мне рвалось наружу, дурных сил столько обнаружилось — Полоречицкое поле от камней навсегда освободить. Но я послушно присела, если старик просит.
— Что взамен предложить хочешь?
— Себя!
— Дура-девка! Не всякий такую цену примет. А как ему жить потом?
— Что дура — верно. Из-за меня порубили. Порешить бы меня, да никто не берется. Никто не пожалеет. Может Тишая спросить?
— Хватит уж. Глупостей наделал на всю оставшуюся жизнь. Ни к чему еще одна. Как это случилось?
Я коротко рассказала дела восьмидневной давности. Утаила самую малость. Про Вылега никому никогда не расскажу. Сама со стыда сгорю. Так мне и надо.
— На этом поле, говоришь? Восемь дней назад?
— Еще тризный пепел не развеяло ветром. По ту сторону дороги.
Потык молчал какое-то время.
— Под ноги гляди девка. Пройдешь мимо счастья не заметишь.
— Что такое? И чего же я не углядела?
— На край света хочешь бежать, а сама не замечаешь, что совсем рядом Жар-птица, только руку протяни. Тебе есть, что предложить богам. Глядишь, понравится Ратнику подарок.
Есть, что предложить? Как так?
— Да и мне польза будет.
— Мудрено говоришь. Ничего не понимаю.
— Иногда сам себя не понимаю. Но говорю дело. Утром скажу. На рассвете…
Уснула, как дитя. Может быть, бражкой нагнало сон, ведь дно кувшина мы с Потыком все же нашли, а может быть, надежда прикрыла меня крылом, и в кои-то веки уснула с верой в лучшее. Что еще старик придумал?
Как будто не ложилась. Кто-то осторожно потряс меня за плечо, и я мигом поднеслась на ноги, ухватившись за меч.
— Тихо, Вернушка, это я, Потык. Вставай, время пришло. Скоро рассвет.
У входа в шалаш стояли двое. Старик хмур и собран, Тишай заспан и весьма помят. Заплыли оба глаза, на скулах синяки встанут. Зевает и ерошит волосы.
— За мной.
Потык направился по ту сторону дороги, на тризнища. Ветер мало-помалу разносил пепел по округе, но выжженная земля еще ясно чернела среди зеленой травы.
— Что удумал, старик? Самое время сказать.
Потык подошел к тризнищам и поклонился.
— Сегодня наступает девятый день. Закрывается небесная дверь за ушедшими в дружину Ратника.
Ну да, сегодня девятый день. Оттого мне и снились Приуддер и остальные вои, которые упокоились под мечом Безрода. Но что хочет сказать старик?
— Сама не знаешь, а ведь у тебя есть для Ратника самое дорогое, что только можно предложить.
— У меня?
— Балда! — Старик укоризненно покачал головой. — Жизнь! Сохраненная жизнь!
Чья? Я не понимала и мотала головой.
— Его! — старик показал на Тишая. — Проси у Ратника чего хочешь.
Вчера я спасла человеку жизнь тем, что не убила, хотя могла. И эту жизнь я вправе преподнести Ратнику. Но человек, посвященный Ратнику, больше не свернет с этого пути! Старик хоть понимает это? Тишай навсегда останется человеком Ратника, человеком боя и меча!
— Не смотри на меня так. Я все понимаю. Так будет лучше для всех. Скажешь, простая жизнь слаще и безопасней жизни воя? Вчера мало не убили из-за этой простоты, а ведь мирное время, не война! Вот и не знаешь, где найдешь, где потеряешь! В дружине Тишайке самое место.