Первое известие о начале войны, как я уже сказал, меня ничуть не взволновало, ведь и до этого случались войны — финская, с самураями на озере Хасан, и везде мы легко и быстро побеждали. Такое, по крайней мере, у меня сложилось представление. Да с прославленным во многих кинофильмах чудо-оружием, знаменитым пулемётом по имени «Максим», нам никто не страшен — «разгромим и отбросим врага», не дадим ему «гулять по республикам нашим»! Мне даже весело стало, когда седобородый старик Богацевич, отец тёти Лизы, озабоченно и встревоженно объявил соседям о нападении германских фашистов и бомбёжке Киева, а я закричал «ура!».
Старик шикнул на меня и, видя, что я не унимаюсь, радуясь началу настоящей войны, погнался за мной с вичкой.[170] Я понял, что радоваться при нём войне нельзя, и притих, смиренно подошёл к ламповому самодельному радиоприёмнику — умница Брóня своими руками сорудил, — выставленному на полянку под окном Богацевичей. Вокруг приёмника собралось много соседей: тётя Мария с двумя своими малышами, её муж дядя Ваня, сын Герасимовны, красивый весельчак с пушистой шевелюрой, все Богацевичи, Даниловы — угрюмый и молчаливый дядя Ваня, щебетунья тётя Таня и важный — как же, уже школьник — Толька, Васильевы, ещё кто-то и мы, ребятня из всех трёх домов нашего двора, наверное целый десяток.
Все молча слушали повторное выступление Молотова. Это было уже неинтересно. Я сбегал домой, набросил и застегнул лишь на верхнюю пуговицу осеннюю куртку-бурку, натянул на голову байковый лётчицкий шлем, извлёк из-под нашей со Славиком просторной кровати деревянную саблю и устремился на улицу громить врага — с гиканьем, с победными криками «ура!», — на сей раз мне никто этим делом заниматься не мешал. Наоборот, Броня Богацевич, только что закончивший школу и собиравшийся поступать в театральный институт, поощрил:
— Давай, Чапаёнок, воюй! Пойдёшь со мной фашистов бить?
— Пойду! — закричал я.
И набросился на неистребимого врага — крапиву, наступавшую полчищем из-под заборов.
С Броней меня связывала давнишняя дружба. Во мне он нашёл единственного в нашем доме, но постоянного и верного слушателя и созерцателя его репетиций. «Артист» Броня читал мне стихи Пушкина и шекспировские монологи. Я внимал ему с внутренним трепетом, хотя далеко не всё из услышанного понимал. То и дело «артист» задавал мне один и тот же вопрос:
— Ну как? Впечатляет? Волнительно?
И подмигивал.
Никто из знакомых взрослых не относился ко мне столь доброжелательно и заинтересованно, да и к тому же ещё как к равному, — только Броня.
Надо сказать, что меня особенно задевало, когда соседи не желали замечать очевидное: я уже давно не малыш, а почти школьник. Броня едва ли не единственный признал во мне того, кем я себя считал, — взрослого.
Поэтому я, в надежде на встречу с другом, частенько торчал под окном комнаты Богацевичей, которое всё тёплое время года служило им и дверью, — чтобы не беспокоить жильцов проходного зала, семейства Герасимовны, в котором у тёти Марии как раз родился второй ребёнок, да и первенец тоже ещё был малышом.
Наверное, Броня прозвал меня Чапаёнком. И ещё одно прозвище он дал мне: Почтарь. Летними вечерами Броня и взрослые девчонки — сёстры из приземистого барака, стоявшего на задворках, за сараем, и прозванного Броней «баракко Джульетты», — по моему разумению, игрли в почту, обмениваясь записками. Мне выпало почётное поручение — носить туда-сюда письма. И я неустанно перелезал через высокий забор из металлической сетки, передавал сестрицам послания Брони, а их ответы, сопровождаемые улыбками, лукавому моему другу.
С одной из сестёр Броня вечерами встречался в горсаду имени Пушкина, наглаживая перед свиданием наполненным рубинового цвета углями чугунным утюжащем белые брюки, бело-голубую тенниску, украшенную ослепительно-белым воротничком с зашнурованным на груди разрезом, и густо намазывал жижицей из зубного порошка безупречные белые парусиновые «баретки».[171] До чего же красивым и торжественно-весёлым выглядел наш Брóня Богацевич! Я завидовал ему и страстно желал волшебства: стать таким же взрослым и неотразимым, и как можно быстрей, лучше — сейчас же, немедленно! Впрочем, обо всём этом мною написан небольшой рассказ, он посвящен красноармейцу Браниславу Богацевичу и его трагической судьбе.