Капли, набухнув, отрываются с ледяной глыбы, булькают, отсчитывая время.
Повторяю про себя: «Спокойно! Не паникуй!» В голову же лезет: а если железнодорожников всё ещё нет на месте? Если никого нет в том бараке — что тогда? И убеждаю: я должен продержаться, пока не придёт подмога. Должен!
Буль-буль… Это звучит само время, отмеряемое каплями тающей глыбы…
Козырёк тает. Идут ледяные часы. Кап-кап! Это маленькие капельки. Буль-буль! Капли-толстухи.
Запрокидываю голову, чтобы опять взглянуть на спасительный квадрат, и различаю… звезду! ещё одну! ещё… Неужто наступила ночь? Так быстро? Или я здесь вишу на скобе весь день? Не может быть! Что стряслось со Стасиком? Заблудился? Нет, сейчас не ночь, и времени прошло немного, иначе Юрка давно разыскал бы меня. Он-то не бросит друга в беде. Всё равно ко мне кто-то придёт и поможет, а Юрка — непременно!
Сердце стучит сильно и ровно. Я уже не испытываю ни растерянности, ни испуга, ни отчаяния. Жду.
А звёзды отнюдь не мерещатся — вон они, сверкают. Как стекляшки люстры. Зубы отбивают чечётку.[190] Я не свожу глаз с квадрата неба. Ночь ли, день ли — всё равно надо держаться. Силы ещё есть! Кап-кап… Буль… Держаться… держаться… держаться…
— Эй, парень! Живой?
Пронзительно сильный мужской голос ударил сверху. Запрокидываю голову: квадрат заслоняют три головы.
— Жи… вой.
— Верёвку имай![191] В петлю ногу вставишь, понял? За верёвку крепче держись!
Вихляя из стороны в сторону, ко мне приближается верёвка, с петлёй на конце. Я ловлю её. Верёвку продолжают травить,[192] она провисает, и я, потеряв равновесие, срываюсь, успев крикнуть:
— Тяни!
И с головой ухожу под воду. Опять спирает дыхание. Выныриваю. Хватаюсь за верёвку. Опять погружаюсь с головой, но верёвку не отпускаю, и вот она напряглась — есть опора. Вырываюсь, сразу отяжелев, из воды, охватываю верёвку коленями, но её как будто и нет, не чувствую. Поплыл вверх!
— Держись крепче! — звуки голоса отскакивают от стен, продавливают ушные перепонки до боли.
Раскручиваясь на верёвке, чуть не врезался головой в ещё одну скобу, успев оттолкнуться плечом и бедром одновременно.
Слышу скрип вóрота, голоса. Меня подхватывает за локти молодой мужчина в расстёгнутой на груди светлой рубахе. Всё! Я спасён! Ур-ра!
Юрка обнимает меня. Стасик сквозь слёзы о чём-то спрашивает, а я неудержимо лязгаю и скрежещу зубами, хотя челюсти так стиснуты, что их, кажется, невозможно ничем разжать.
Ослепительное ледяное солнце ничуть не греет — как зимой. Я не чувствую своих рук и ног. Топчусь на остром шлаке, как на вате. Что-то мычу, пытаясь объясниться. Стасик уже простодушно выпытывает:
— Клад увидел?
Шутит, что ли? Какой там клад!
Начинает колоть кончики пальцев рук. Боль становится всё сильнее. Я пытаюсь отбежать прочь от колодца, падаю, непонятно почему, поднимаюсь и снова бегу. Ноги не держат. Юрка поддерживает меня. Смеётся. От радости.
Добравшись до колышков бобыньковского участка, я плашмя валюсь на траву и растягиваюсь на животе. Меня мутит, как от угара. И корчит. Вот и до ног добралось колотьё, пронзило болью ступни. Зажмурившись от нестерпимой боли, катаюсь по земле.
— Что с тобой, Гера?
Это Юркин голос.
Постепенно боль ослабевает, отпускает. Открываю глаза. Рядом лежит Стасик, заглядывает мне в лицо.
— Потри вот ту, — прошу его. — Тянет…
Стасик ретиво выполняет мою просьбу, растирает ладошками колени, икры, пыхтит.
— Дай-к я — отстраняет его Юрка.
Галька мокрые волосы гладит — жалеет меня.
— А верёвка — бац! — и оторвалась, — рассказывает Стасик.
А я произношу срывающимся голосом:
— Бидончик утонул. На дне лежит.
Бобынёк молчит. Тоже, видно, только вспомнил о нём. Стасик угощает Гальку:
— На, пей. Ох и холодная…
— Иди, попроси дяденьку, чтобы бидон вытащил, — предложил я Юрке. — И спасибо ему скажи. За меня.
— Давай я тебя согрею. Я горячий, — говорит Стасик и прижимается к моей ещё содрогающейся спине.
Наконец солнце пробрало-таки. Но я продолжаю подставлять его лучам то один бок, то другой, хотя дрожь уже утихла во мне. Млею от разлившегося по телу тепла и время от времени на миг проваливаюсь в приятное забытьё…
Пора. Надо вставать. Дело ждёт.
Ну и ну, ещё сколько окучивать-то! Отыскал тяпку и принялся за свои рядки. Ничего, наверстаю.
Вернулись Юрка с Галькой. Бобынёк принёс запотевший бидон. Полнёхонький. Мне даже смотреть на него зябко — всего передёргивает. Бобынёк рассказал, как его удалось выудить — проволочным крюком. Помолчав, добавил: