— А ещё чего он желает? — спросил я. — Ху-ху он не хо-хо?
И я продемонстрировал нехитрую комбинацию из трёх пальцев.
— Вкусненького ему, трепачу, супу захотелось. Обманщик! За такие фокусы сопатку[201] бьют.
— Я ему талон на второе в четэзэвскую столовку проиграл. В жёстку. И отдал уже, — печально признался Юрка. — Отец вчера ночью принёс. Талон-то — стахановский, гуляшёвый. С пшёнкой.
— Вот подлюга, — не сдержался я. — Да как тебя-то угораздило? Ты же знаешь, что в жёстку он всех обставляет запросто…
— А он сказал, что ежли я выиграю, то он бесплатно скажет, где Водолазка. А ежли продую — то его желание. Он и говорит: моё желание — что в карманах было ваше, стало наше. Вывернул карман, а в ём талон.
— Ну ничего, он ещё заплатит за это, — погорячился я. — Надо его проучить, чтобы помнил.
— А я свистну отцу, что всё второе слопал сам. Без Гальки. Скажу, что не утерпел. Нет. Чтобы не отлупил, фукну:[202] потерял. А ещё лучше — спёрли.[203]
На том и порешили. Я предложил объявить Мироеду бойкот.
— Давайте отдерём доску с обратной стороны и выпустим Водолазку, — воскликнул Юрка, выслушав мой рассказ об обнаружении нашей любимицы.
Я понял, что это и есть, пожалуй, единственная возможность спасти друга.
Перемахнув через забор, мы проникли в огород Свободы номер восемьдесят один, незаметно пробрались вдоль сарая, длинного коммунального строения в зарослях малины, отыскали отсек Фридманов.
Слышно было, как, сдавленно хрипя, металась за стенкой Водолазка, учуяв нас. Однако оторвать намертво прибитые доски без шума оказалось невозможным, и мы вспомнили о щели на крыше.
Вернулись ко мне домой и более основательно подготовились к вызволению нашей любимицы: я взял моток бельевой веревки, за использование которой не по назначению неоднократно наказывался мамой, из дедовского инструмента выбрал небольшой гвоздодёр.
Поначалу я не обратил внимания, что Гарёшка скис и смотрел на нас как-то виновато. Когда мы пришли в его двор, он нерешительно произнёс:
— Может, не надо, а?
— Чего — не надо? — не понял я.
— Ну, в сарайку залезать. Всё-таки чужая… Мы же честные ребята. Зачем пачкаться?
— А они нашу собаку украли — им можно? Это честно? Или сдрейфил?
— Да нет. Я — как вы. Не думайте — не струхну.[204]
И правда, далее он вёл себя достойно, не колебался.
Смеркалось, когда мы снова забрались на крышу сарая, на локтях и коленях проползли — почти беззвучно — до знакомого места, споро расширили отверстие, и я спустился вниз, в темноту, — там скулила Водолазка. Одна. Пёс отсутствовал.
Во мраке я нащупал её и потрепал по шее и спине. Собака обрадовалась, тыкалась в мои колени прохладным носом. Я сволок с неё намордник вместе с ошейником. Водолазка, радостно повизгивая, закрутилась, зафыркала и звонко дважды гавкнула. Я ей зажал пасть, но она вырвалась и снова подала голос. Соскучилась, голубушка.
«Лишь бы Фридманы не услышали, — подумал я. — Надо спешить!»
Не сразу мне удалось обвязать суетящуюся собаку верёвкой.
— Поднимайте! Чего вы там зеваете? — шепнул я.
Друзья споро потянули. Я шагнул к задней стене, чтобы по ней выбраться наверх, и коснулся лицом чего-то мокрого и холодного. Машинально оттолкнув это «что-то» рукой, я ощутил шерсть.
Впопыхах некогда было раздумывать, что это и почему.
Нам предстояло выполнить ещё одно нелёгкое дело — перебазировать Водолазку с семейством в штаб. Для безопасности. И мы взобрались с ней на высоченный трёхэтажный дом по крутой лестнице, и щенят ей доставили. Вот встреча-то была! Собачье счастье!
Вернулся домой я очень поздно. Тихонько открыл дверь — мама сидела за столом возле керосиновой (опять электричество отключили) «семилинейной» лампы и чинила что-то из нашей со Стасиком одежонки. Она подняла голову и обомлела, глядя на меня.
— Боже мой! Юра, что с тобой? Ты опять подрался? Кровища течёт! По голове, что ли, ударили чем-то острым?
202
Фукать — слово имеет несколько смысловых значений, в данном случае оно употреблено как «соврать» (уличное слово).