Прошло несколько дней. Обида притупилась. Страсти отмщения утихли, и я отказался от расплаты с охранниками за издевательство. Отходчиво детское сердце, лишь рубцами на нём остаются незаслуженные обиды.
Ещё дважды мы прибегали к «макаронке» и изредка, по переменке, издалека, до першенья напрягая горло, звали Водолазку, но так и не услышали её весёлого, заливистого лая.
Миасский крокодил[206]
Урок географии в нашем пятом «б».
Нина Ивановна постучала тупым концом карандаша о столешницу кафедры и громко, насколько позволял стёртый за долгие десятилетия преподавания голос, объявила:
— А сейчас Юра Рязанов расскажет нам что-нибудь интересное о земноводных, а конкретно — о крокодилах.
К подобным отвлекающим манёврам географичка прибегала, когда классом овладевали отупение и разброд от предшествовавших занятий и тридцать с лишним сорванцов выходили из повиновения, становились неуправляемыми и агрессивными от одуряющей скуки уроков и бестолкового изложения учебного материала бездарными учителями, по-видимому по недоразумению попавших на эту очень ответственную стезю.
Не такой была Нина Ивановна Абрамова,[207] которая пестовала ребятишек ещё с царских времён, хотя учителка истории нам вдалбливала, что до революции все люди не владели грамотой и только советская власть предоставила им такое благо — бесплатно обогащаться знаниями. Настроила множество школ, институтов и университетов, и сейчас у нас все грамотные. Поголовно. Я возразил историчке, что на улице Свободы мне известны с десяток пацанов, совершенно не посещающих школу, не умеющих читать и писать. Это моё открытие очень не понравилось историчке, за что я получил в дневник кровавую двойку по поведению.
Одноклассники неплохо знали мои исповеди о самых крупных рептилиях, живших и продолжающих существование на нашей планете Земля, но не прочь были послушать ещё. Каждый понимал, что это гораздо лучше, чем самому стоять у доски с большой картой полушарий.
Предложение Нины Ивановны застало меня врасплох, ибо в этот момент я успел доползти с камчатки, места постоянной своей «прописки», лишь до середины класса. А путь предстоял не ближний — до первой парты среднего ряда, за которой сидел мой друг Витька Чекалин.
Несколько минут назад он прислал мне записку с пометкой «срочно!», извещавшей о том, что закончил домашнее задание по алгебре, и справлялся, не готово ли ответное сочинение по литературе. Такое разделение труда применялось нами довольно успешно: Витька обогащал меня пониманием квадрата или даже куба суммы двух чисел, а я охотно делился с ним впечатлениями о литературных произведениях, которые мы обязаны были пройти по программе, и даже сочинял ему сверх того…
— А где же Рязанов? Он только что находился на своём месте…
Класс насторожился в ожидании развязки.
Преподавательский стол, водруженный на помост, возвышался над партами настолько, что весь класс и каждый ученик в отдельности были видны учителю, как горошина на собственной ладони. Поэтому проползти даже вплотную к партам второго ряда не всем удавалось незамеченным. Я рискнул.
«Ничего не поделаешь, придётся вставать», — подумал я и попытался приподняться с четверенек, но Толька Мироедов, он вечно мне стремился навредить, возле чьей парты я в ту секунду продвигался, решил подшутить и навалился на меня. И без него я ощущал тяжесть, которая тянула меня к полу, а тут и он вдобавок.