— А жену его, ну, тётю, как её?
— Тётю Клаву. Нет. Она и сейчас в своей квартире в Заречье живёт. Я у неё не так давно побывал. Маме американскую помощь выдали — поношенные огромные байковые штаны, жёлтые-жёлтые. Размером на слона. Так тётя Клава с меня мерку сняла, со Славиком заодно. И сшила нам такие фартовые штаны — залюбуешься. В школу в них пойдём. В обновке. Не могу понять: ведь дядя Саня сам работал в Чека. Даже комендантом арестованной царской семьи был назначен. За что же его расстреляли, если он против белых сражался? Даже ранение имел. Жандармы проклятые инвалидом его сделали. А свои же потом кокнули. Как врага народа.
— Нам этого, Юр, не понять. Не ломай голову. И постарайся об этом дяде Сане не вякать. Всё-таки объявлен врагом народа.
И тут я вдруг вспомнил, увидел в своём воображении серые стёкла двойных рам и стоймя расставленные на подоконниках загадочные книги с золочёными двуглавыми орлами, оттиснутыми на сафьяновых, тёмно-вишнёвого цвета, корешках.
— Вовк, я тебе сейчас ещё одну тайну открою — упадёшь.
— Про родителей? Ясно, что они не из пролетариев. Мои — тоже.
— Да нет. О них я тебе всё рассказал. Об одном доме — загадка для меня. За́мок не за́мок. Но точно старинный. А в окнах — книги. Дореволюционные. Толстенные. Некоторые — не на нашем языке! Похоже, на немецком.
— Божись! — воскликнул Вовка, и глаза его заблестели — это было заметно даже в полумраке чердака (беседовали мы в штабе тимуровского отряда).
— Завёл ты меня. Рассказывай. Не томи душу, — с нетерпением выпалил Вовка. — Где этот дом?
— На Карла Маркса и углу Пушкина, может, видел двухэтажный домище с прорезными дымниками? На них какие-то не то цифры, не то буквы. Тоже прорезные.
— Представь себе — не обратил внимания.
— Из каменных блоков доми́но. Гранитных, что ли. Оч-чень загадочный.
— Ты — короче.
— В окнах его выставлены на показ старинные книги. Громадные. Как сундуки. При царе Горохе напечатанные… С орлами.
— Ну, это уж ты загнул, Юр.
— Честное тимуровское!
— Не может такого быть, — всё ещё с сомнением произнёс Вовка. — Чтобы царские орлы… Сейчас они — контрреволюция.
— Чтобы ты меня фантазёром не посчитал, идём вместе. Всё своими глазами позыришь. Хор? Завтра. По утрянке. Я уже подкоп сделал под забор. Из соседнего двора.
— Ты, Юр, разведчик. В натуре. Давай пять до завтра, — Вовка протянул мне костлявую, но сильную ладонь. Мы пожали руки друг другу и расстались. До грядущего дня.
А утром после осмотра дома решили соорудить коробчатый воздушный змей. Вовка раным-раненько подкараулил расклейщицу плакатов и сообщений Совинформбюро возле щита на нашей остановке трамвая и выпросил у неё отлить из ведёрка в приготовленную банку немного клейстера. Сначала она противилась — из клейстера находчивые люди пекли так называемые листовки, но когда показал бдительной расклейщице нашу продукцию — ли́стовки «Смерть фашистским оккупантам!» и карикатуры на урода Гитлера с берцовой костью в клыках и рядом с ним хвостатую обезьяну Геббельса, тоже клыкастую, которых нарисовал Вовка вместе с Бобылёвым Юркой, — она посочувствовала нам и сдалась, отлила полстакана. Бобынёк прилично рисовал, хотя нигде этому не учился. Самоучка! Талант!
До вечера мы сооружали аппарат из дранок и старых газет — мама их на растопку употребляла. К концу рабочего дня великолепный воздушный змей был завершён. За ночь он отлично просох и стал вполне пригоден к запуску.
Сначала мы подняли в воздух обычного «монаха» — его в пять минут можно свернуть даже из листа тетрадной бумаги, а уже после с его помощью разогнали коробчатый змей. Бичеву раздобыли прочную. Аппарат, взмыв довольно высоко, потащил нас за собой в сторону улицы Карла Маркса. Вовка умело управлял им и дворами нас вывел к бывшей двухэтажной приземистой пивнушке на углу Свободы и Карла Маркса, только с другой стороны. Потом змей рванул вправо — и мы с Вовкой побежали за ним. Неожиданно ветер вдруг стих, и наш рогатый и хвостатый красавец рухнул на крышу того самого дома, о котором накануне я поведал начальнику штаба отряда. Это не входило в наши планы, нарушило их.
Растерявшись от такой неожиданности, я принялся сматывать бичеву на щепку, не зная, что предпринять для спасения аппарата.
Вовка оказался, как всегда, более сообразительным и решительным.