— Всё осознал, Рязанов? — спросил меня следователь.
— Да, — сиплым голосом ответил я.
— Напрасно ты упрямился (опять разговор как между старыми знакомыми). Мы не таких, как ты, ухарей ломали.
— Я не ухарь. Я работяга. Слесарь. И ничего не крал. Никогда и ни у кого. Никогда, — просипел я.
— Подписывать будешь? — настороженно спросил «старый знакомый». Вероятно, он подумал, что я пытаюсь опять отказаться.
— Буду. Иначе вы угробите меня.
— Разве я лично хоть пальцем тронул Вас? — опять перешел он на «вы».
— Эту зверскую расправу они творят по Вашему приказанию. И когда я выйду на свободу, то обжалую действия Ваших подчиненных. И Ваши — тоже.
— А ты в ближайшие двадцать лет, или вообще никогда, не выйдешь на свободу. Поверь мне, я об этом лично позабочусь. Подписывай.
Я расписался там, где красовалась «птичка».
Следователь моментально выхватил лист из-под руки.
— Но я не поставил дату. Сегодня какое число?
— Дату мы поставим сами. Даты нигде не ставьте.
— Почему?
— Вопросы здесь задаю я. И только я.
Следователь подсунул мне раскрытую пыльную папку.
— А могу я прочесть, за что расписываюсь, что подтверждаю?
— Совсем не обязательно. За кражи, грабежи, которые ваша преступная группа совершила.
— А Вам не кажется, что на суде выяснится правда?
Допрашивающий словно безразлично промолчал — ни о чём разговор.
После подписи второго «дела» (я успел разобрать это слово на папке) следователь внимательно разглядывал что-то на выхваченном у меня листе и после сказал:
— Ты неграмотный, или нарочно? По документам у тебя неполные шесть классов средней школы. Что ж ты мне голову морочишь? Рисуешь какие-то загогулины, как курица лапой?
— Меня всего трясёт. Разве Вы этого не видите? Вот как я могу писать? Дайте лист бумаги.
Он вынул из ящика лист, и я сверху несколько раз повторил свой автограф.
Следователь долго сверял начертанное мною на верху листа и подпись на документе.
— Подписывайте, как можете. В случае чего графическая экспертиза подтвердит. Если откажетесь.
В это мгновение, когда я занёс ручку, чтобы «подтвердить» третье или четвёртое «уголовное дело», неожиданно на лист шлёпнулась крупная алая клякса. Я бросил ручку и зажал нос платком, который держал в левой руке, и откинул голову на спинку стула. Скосив глаза, мне стало видно, как следователь, выхватив из кармана брюк платок, осторожно промокал, прикладывал его к тому месту, где произошло это независящее от меня событие. Хозяин папки придвинул её ближе к краю, достал из того же кармана связку ключей и одним из них быстро открыл двухэтажный сейф, вынул из него графин с водой, что меня удивило, чистую тряпочку, полил её из графина, отжал и стал промокать злополучное пятно.
Все эти действия совершались молча.
— Уведите подозреваемого, — приказал следователь недовольным голосом. — И прекратите обработку.
— Встать! — послышался за спиной знакомый голос одного из милиционеров.
Покорячившись и оставив на чистенькой столешнице дактилоскопические кровавые отпечатки, с невероятным усилием принял вертикальное положение. И подумал: «Я предатель».
— На сегодня — всё. Зайди ко мне, сержант, — предупредил моего «ангела-хранителя» следователь. Когда я встал, газета, прилипшая к галифе, упала на пол при первом шаге. Это была «Правда».
Следователь неожиданно шустро выскочил из-за стола и схватил её, свернул и бросил в проволочную урну, стоявшую возле сейфа.
За окном ещё более посветлело. Меня, держащегося за спинку стула, вдруг так замутило, что я шмякнулся на то же самое сиденье.
Вероятно, мой вид (побледнел?) заставил следователя дать указание сержанту:
— Принеси ему понюхать. В дежурке, в шкафчике.
Держа мою голову за затылок — мне показалось, — в ту же секунду лапища сержанта сунула в нос (не под нос, а именно — в нос) клочок ваты, и я задохнулся острым запахом нашатырного спирта.
— Дыши глыбжи, — приказал он, когда я попытался отвернуть голову в сторону. — Сопляк! В омморок упал. Как дамочка херова.
— Сержант! — сердито одёрнул подчинённого следователь. — Не забывайтесь! Вы не в дежурке, а в кабинете следователя находитесь.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант, — поспешил извиниться сержант.
— Штаны, — сказал я, нанюхавшись нашатыря.
— Чево? — уже не столь грозно спросил милиционер.
— Штаны упали… галифе, — повторил я, поддерживаемый цепкими ручищами сержанта за воротник бушлата.
— Надевай!