Я не сразу уцепился за ошкур и подтянул галифе до пояса.
— Очухался, — доложил сержант следователю.
— В бокс. Пусть отдыхает, — приказал следователь.
…Теперь до получения зековской униформы я был обречён правой рукой поддерживать папашин подарок, привезённый аж из Венгрии. Ему-то боевой трофей пришёлся впору, а мне, худырьбе…[554] Трагическое и комическое…
…Мы поплелись в «тёрку». Переставлял ноги, опираясь на облупленные, покрашенные зелёной, ядовитого оттенка, краской стены. К тому же тело моё беспрестанно содрогалось от холода — бельё-то я простирнул и отжамкал в туалете над омерзительно поганой раковиной и оно ещё не высохло на мне.
В боксе я повалился на пол. Кое-как закутавшись в бушлат, подтянув, превозмогая боль, колени к животу, продолжая трястись, как в лихорадке, я постепенно успокоился, даже чуть согрелся, мучительно поворачиваясь с боку на бок, временами впадал в дремоту. Не знаю, что это было, — может быть, и не дремота, а бред.
Я слышал: иногда к двери бокса подходил кто-то и спрашивал, не открывая дверей:
— Рязанов? Отвечай имя-отчество, место рождения, число месяц и год.
Я отвечал, как мог, как получалось. Проверявший удалялся, цокая подковами, наверное к заветному выходу, возле которого была оборудована будка не будка — с дверью. Засов, на который она закрывалась, отворял лишь сидевший в этой будке дежурный. И запирал — тоже он.
Меня периодически сотрясал мелкий озноб и держал тело в сильном напряжении. Иногда он прокатывался по мне волной. Подчас тело стягивало судорогой, и я растирал окаменевшие мускулы пальцами рук, которые по счастливой случайности не повредил о стенки камеры-«тёрки». Больше всего тревожили ушибленные места. Толстый, на ватной подкладке, суконный фэзэушный[555] бушлат спас меня не только от холода — во что моё тело превратили бы четыре изверга, мутузившие меня в боксе, выколачивая «чистосердечное» признание? Ведь неспроста один из них, когда меня после «обработки» доставляли в кабинет следователя, сказал (он шёл позади):
— Ишшо мо́зги будишь нам пудрить — кровью ссать будишь. А посадить тебя си равно посодют — у нас невиновных нету. Есть только деушки невиновные, пока у них на кунки волоса не выросли.[556]
…Наконец дверь открыли. Убедились, я ли есть я.
— Подымайся на отправку.
Это уже был другой милиционер и рядом с ним другая смена.
Как ни мучительно трудно было встать, я всё же преодолел своё сопротивление и разогнулся — распрямился, придерживаясь за «тёрку»-стенку.
За дверями ждал «почётный» эскорт из двух здоровяков. Меня повели в туалет.
Я оторвал от рубашки снизу полоску ткани и использовал этот клочок… После напился из-под крана над грязной до отвращения раковиной. Из ладони, предварительно помыв руки.
И — опять бокс.
Начал приходить в себя. Где Серёга, Кимка, Витька?
Неужели и их подвергли такой же зверской «обработке»? Что произошло дома? Маму наверняка не пустили в отделение.[557] Теперь, после того как я «сознался», сам не зная в чём, меня должны отправить в тюрьму. Вот во время суда я и расскажу, как из меня выбивали всю ту чушь, которую написал чистюля-следователь со своей шайкой хулиганов. А то и бандитов. В милицейской форме.
…Вот почему «гадов» и «мусоров» так ненавидит Серёга, понял я, когда мы, все четверо, встретились перед судом, и я рассказал им о том, как меня избивали в отделении милиции. Зубами скрипит Воложанин при одном упоминании «милодии». Не единожды побывал у них и на своей шкуре испытал, наверное, то, что пришлось перенести и мне в этот раз. Однако не слышал от него об «обработках». Стыдился, полагаю, признаться в тех унижениях, когда и из него выколачивали признания. Или нас не хотел пугать.
Ну ладно, он — вор. А нас-то зачем в эту грязь и кровь затащил? Разве не предполагал, что «заводит в блудную»! Разве он не знал, чему нас там подвергнут, каким испытаниям? «Благодаря» Серёге я принёс столько горя маме! Да и не особенно приятно Славке слышать, что брат его находится в тюряге. Позор! И всё из-за меня, моего легковерия. Ну заделал мне «козу» Серёга! Я тоже — хорош. А Витька, Кимка? Кимка вообще какой-то дёрганный. Больной. Что с ним будет, если нас милиции удастся всё-таки засадить в тюрьму? А я с Витькой? Ну он-то со своей злостью выживет! Да и с Серёгой у него давно отношения вась-вась.
Все мы попали в капкан. Удастся ли вырваться?
Находясь в боксе, еле сдерживался, чтобы не разрыдаться, не завыть, как воют голодные бездомные собаки зимой в мороз.
Усугубило моё состояние и то, что вспомнилась Милочка, уж теперь-то несомненно потерянная мною навсегда, эта прекрасная девочка, в платьице с белыми горошинами и с большой куклой в руках, — такой она мне увиделась. Как на групповой любительской фотографии, сделанной, помнится, в сорок пятом году её сродным братом.[558]
557
После освобождения по амнистии летом пятьдесят четвёртого года я вернулся в Челябинск, домой. Поступил на работу лепщиком-формовщиком на завершение отделки Челябинского театра оперы и балета. Однажды я спросил у мамы, приходили ли к нам с обыском милиционеры и пыталась ли она узнать в седьмом отделении что-либо обо мне. Да, они посетили нашу квартиру, обыскали её, ничего не нашли (да и что они могли найти?). Ремень и записную книжку сыщики не вернули, но забрали паспорт и ворох моих записей. На этих листках (на оборотных сторонах) я и писал под диктовку следователя свои «показания». Их мне как улику показал и судья во время заседаний. Но они никак не сходились с десятком чьих-то «уголовных дел», противоречили и поэтому не были признаны. Когда мама на следующий день (двадцать седьмого февраля) пошла в отделение милиции с передачей, то следователь, «приятный молодой человек», принял маму, долго выспрашивал обо мне, не возвратил удостоверение слесаря четвёртого разряда и продуктовую посылку не разрешил передать мне, убедив её, что я получаю пищу, которая положена задержанному, а передачи по закону получать временно находящимся в милиции не разрешается. Я маме и словом тогда не обмолвился о том, что я в той живодёрне испытал, пощадил родную. (2008 год.)
558
Эта фотография-талисман, отбывшая со мной срок наказания и сопутствовавшая мне всю жизнь, воспроизведена на обложке книги «Ястребок» Героя». В настоящее же время лежит под стеклом нашего рабочего стола. Она — прошедшее, настоящее и будущее.