Пианистка разрешила мне даже не только стоять перед окном, но и положить руки на подоконник, а на них — голову. Звуки, резонируя в тесной комнатке, проходили через подоконник, мои ладони и отзывались в голове совершенно непохожими на те, что извлекались из инструмента. Доброжелание пианистки удивляло меня. Не зная, как выразить благодарность, я молчал. Стеснялся. Наверное, я был самым молчаливым поклонником Матильды Берх. Но и самым преданным — не мог пройти мимо открытого окна её «кельи».
Сейчас окно было закрыто, и я с сожалением посмотрел на него — вот увидела бы она нас с Вовкой, как мы будем брать на абордаж чужое «судно».
Потом, слушая музыку из весь день работающего в нашей комнате репродуктора «Рекорд» — круглого, чёрного воронкообразного устройства из плотной бумаги, окольцованного мягкой жестью, с механизмом позади, я часто узнавал знакомые мелодии, слышанные у Матильды Берх, и радовался. Дикторы называли и композиторов: Бетховен, Шопен, Григ, Чайковский, Мусоргский…
А сейчас, когда мы с капитаном Флинтом-Вовкой готовились к штурму, мне не терпелось, чтобы она непременно увидела: мальчишка, частенько торчащий под её окном, — герой, а не какой-то босоногий скромняга. Храбрец! Кровь, казалось, бурлила во мне, вскипая перед схваткой.
…Выбрали мы эти два дерева не просто так, не с кондачка — они ближе всех стояли друг к другу и вытянулись выше других. Чтобы раскачать и сблизить мачты-тополя, желательно выбрать наименьшее расстояние между ними и соответственно приложить минимум усилий. Куском старой толстой верёвки мы намеревались связать обе верхушки — это и означало победу, дерзкий захват «чужеземного судна», нагруженного золотом. Хотя золото для меня лично имело смутное значение — блестящий предмет. И всего лишь.
По-обезьяньи быстро и ловко достигнув прогнувшихся макушек, мы их принялись раскачивать. Напевая весёлую детскую смешную песенку, под которую и начали свой боевой поход:
Мы горланили этот куплет и от души хохотали, не осознавая, что похабничаем. Обломись верхушки деревьев, нам не поздоровилось бы: шмякнуться на булыжную дорогу с четырёх или даже пяти метров — не на пуховую перину, как у Даниловых (приданое тёти Тани), завалиться. Но разве мы думали об этом? Вовка в раже выдернул из ножен булатный клинок, и он засверкал, хотя солнце скрылось за облачками.
Мы забазлали песенку, которую распевали все уличные свободские пацаны от мала до велика, и в такт мелодии раскачивали гибкие верхушки тополей — на сближение.
Песенка эта казалась нам ещё забавней, и мы не жалели своих глоток:
С воодушевлением закончив последний куплет, мы услышали: нас окликает кто-то:
— Эй, певуны из погорелого театра! Кто вас научил петь эту песню? Слезайте немедленно, паршивцы, вниз! Я с вами побеседую.
На тротуаре, напротив нашего «корвета», на котором раскачивался Вовка, стоял по стойке смирно какой-то незнакомый человек. Не очень старый — лет тридцати или сорока. В хромовых начищенных сапогах и заправленных в голенища синих брюках. Заметил я и кожаный широкий ремень с металлической надраенной пряжкой. Застёгнутая у горла рубашка тоже была голубого цвета. По Свободе в «хромачах» обычно щеголяли блатные, но этот не был похож на них.