…Не столь просто раздобыть подходящего размера деревянный брус. Но мы нашли. Его лишился один дальний забор. На другой улице. Нам брус нужнее. Да и через день хозяева дыру залатали — никто в обиде не остался.
Мастерскую устроили в нашем сарае. Как нельзя кстати пригодился дедовский плотницкий инструмент. Все рубанки, ножовки, стамески, коловороты и прочие бесценные богатства мы нашли в образцовом порядке — лежали, засолидоленные, в специальном большом чемодане и висели в настенных, из засохших кожаных ремней, держалках над верстаком. Вовка, оказывается, умел и столярничать: в Ленинграде ещё до начала войны в модельном кружке «Умелые руки» занимался.
Винт получился на загляденье. Два дня по очереди шлифовали его наждачной шкуркой. На покраску вымакали почти бутылку красных чернил — Вовка в бывшем судейском чулане нашёл. Сейчас они никому не надобны, а нам… К тому же — ничейные.
Одно лишь меня смущало — пропеллер великоват. С меня ростом.
— Ништяк, — успокаивает Вовка, — зато нетяжёлый. Липа. Дотащишь. До фронта не так далеко. Если к воинскому эшелону подцепишься удачно, то через несколько дней — на месте. Порядок! Тебе повезёт, уверен, — вдохновляет он. — В таком деле не может не повезти. Дело-то наше правое. Значит, мы победим во всём, за что возьмёмся.
Развёртываем школьную карту СССР, размечаем с Вовкой согласно последним сводкам Совинформбюро. До фронтовой линии действительно не так далеко — напрямую всего около шестнадцати сантиметров.
— Вот где «ястребок» Героя, — уверенно произносит Вовка и ставит наслюнявленным химическим карандашом жирный крестик. — Здесь ищи! Партизаны пособят. Несомненно. Дело важное. Они поймут.
Самое главное — скрыть отъезд от мамы.
…Трамваем добираемся до железнодорожного вокзала. На разведку.
После городского базара это самое завлекательное место в Челябинске. Чего только, если послушать, от людей здесь не узнаешь! А что увидишь!
Двухэтажное каменное здание вокзала, до отказа набитое переселенцами, пассажирами и всякими бездомными, заброшенными сюда войной невольными путешественниками, всегда манило нас. Поглазеть. Здорово интересно! Много от них услышишь такого, чего ни в газетах, ни по радио никогда не сообщают. Страшного. Жуткого. Не оторваться! И всё — о войне.
…Пассажиры по-семейному расположились даже на привокзальной площади — ведь лето. Люди сидят на булыжной мостовой, лежат, едят, спят, отдыхают, чинят одежду, «ищутся»… А дети играют в догонялки, прятки, и какие же без этого могут быть игры, конечно же, в «войну»!
Почти голые смуглые малыши, похожие, по-моему, на чёрных жуков, из раскинутого здесь же табора похлопывают себе в такт ладошками по втянутым животам, напевают:
И клянчат, не пропуская никого:
— Дай копеечку! Дай кусочек хлеба!.. Дай… Дай…
Причём здесь арбуз с дыней? И синее пузо? Глупость какая-то. И голые животы их не синие, а грязные.
Монетки попрошайкам кидают. Даже бумажными деньгами одаривают. А вот хлеба… Редко у кого лишний кусман или сухарь вдруг окажется. Хлеб — жизнь. На земле не валяется. На уме голодных только хлеб.
…Все ожидают своих поездов. Неделями. А то и месяцами. И живут здесь, на площади.
…Воинские эшелоны почему-то проходят мимо, не останавливаясь.
— Где же они загружаются? — спрашиваю друга.
— Задай вопрос полегче, — озабоченно отвечает Вовка. — Не бзди, разыщем. Я хоть и не разведчик, но точно предскажу: где-то здесь, рядом. Только замаскировались. Сразу не обнаружишь. Надо разнюхивать. Осторожно. Чтобы не засекли.
И мы отправляемся на поиски.
Долго бродим между товарняками, пролезаем под вагонами. Едва убежали от стрелочника, приметившего нарушителей железнодорожных правил и пытавшегося ухватить нас за шкирки, — непорядок по путям шастать каким-то подозрительным пацанам.
Мы изрядно измазались в мазуте и, вконец отчаявшись, ни с чем вернулись домой.