Встаю в очередь за кипятком, наливаю из крана полную фляжку. Выпиваю её не спеша, похрустывая сэкономленным сухариком: последние дни я питался только картошкой, хлеб «гоношил». Сейчас наслаждаюсь новым своим положением — почти фронтовик! Доброволец! Если пофартит[91] — будущий пилот «ястребка»!
С молниеносной быстротой разносится среди пассажиров весть: скоро отправится поезд на Москву. Его почему-то все называют «пятьсот весёлым».
Толпа валом катит на перрон. Со скарбом и грудными детьми. Я затесался со своим пропеллером в шумный людской поток. Винт тщательно обёрнут старыми афишами со щита Рекламбюро и перевязан шпагатом. Всё это раздобыл Вовка. Чтобы я без начштаба делал! Без такого друга… Настоящего!
Видимо, с поклажей я очень похожу на настоящего пассажира. Никто не догадывается, куда и с какой целью я устремился. Пусть для всех это останется тайной. После узнают.
Однако ни в один вагон меня не пускают. Хотя я усердно лгу, что е́ду с родителями и что они где-то здесь, в «пятьсот весёлом». «Ищи», — советуют мне. И выпроваживают. Похоже, все они давно знакомы друг с другом — долго дожидались этого поезда, скорешились,[92] знают в лицо. И некоторые, чтобы избавиться от меня, доказывают, что этот поезд совсем не «пятьсот весёлый».
Посадка и погрузка тянутся долго, но мне не удаётся пристроиться, и я почти в отчаянии. Останавливаюсь возле группы подростков и двух-трёх взрослых сбоку пыхтящего паровоза. Весь состав теплушек прошёл — бесполезно.
Мне тотчас становится известно, что они безбилетники. Такие же, как я. В отличие от меня — бродяги бездомные.
— «Заяц»? — спрашивает меня костлявый парень в грязной, засаленной кепке, надвинутой на глаза. Или нарочно натянутой так низко, чтобы скрыть лицо.
— По фене ботаешь? — шепчет он.
Не приняв вопроса, не отвечаю.
— А это у тебя што за бандура? — развязно пристаёт тощий парень и щупает винт грязнейшими пальцами с белыми ногтями.
— Не лапай, — ощетиниваюсь я. — Не твоего ума дело.
— Чево рыпаешься?[93] — шипит парень, встав в угрожающую позу и озираясь по сторонам. — Чево на меня тянешь?[94]
Я по-прежнему отмалчиваюсь, не залупаюсь.[95] Надеюсь, отстанет.
— Хошь, распишу? — свирепо шепчет он. Меж пальцев я вижу зажатое лезвие безопасной бритвы, и меня пронзает сознание тревоги: хулиган! Может, и того хуже — бандюга.
— Попробуй тронь, — огрызаюсь я. — У меня кореша есть.
Да и в руках моих более мощное оружие: если хорошо размахнуться, можно этого дохляка одним ударом с ног сшибить. Парень это понял и прячет лезвие безопаски в рот, за щёку, блеснув фиксой, выточенной из пистолетной мелкокалиберной гильзы и надетой на зуб. Такие самоделки надрючивает себе приблатнённая шпана, подражая авторитетным уркам, любителям драгоценных металлов и изделий из них: цепочек, колец и в первую очередь «рыжих» — золотых — зубных коронок.
…Смеркается. Поезд наконец-то медленно-медленно трогается. На ходу подаю кому-то пропеллер, карабкаюсь по железной лестнице. Через минуту я в угольном тендере, где уже собрались подобные мне «зайцы». Забираю пропеллер, прижимаю к груди.
Все разместились. Кто сидит, согнувшись, а кто распластался на угольных глыбах. Лица наши быстро становятся серыми, а руки — чумазыми, как у того фиксатого с бритвой за щекой.
Упругий неукротимый ветер треплет мои короткие волосы (кепку снял — сорвёт) и полощет под просторной телогрейкой рубашонку. Колючая угольная пыль из паровозной трубы, ещё горячая, иногда хлещет по подбородку и шее — приходится защищать голову ладонями, ложась на пропеллер.
Неожиданно начинается сильный дождь. Он неистово барабанит в спину. Хорошо, что дедовскую телогрейку надел. Укрыться — некуда. Так сидим и лежим, напрягшись, и нас нещадно секут проволочные дождевые струи.
Открылись створки люка. Вижу кочегара, выгребающего уголь лопатой из тендера. Кочегар работает, не глядя на нас. Из-под кого стекает уголь, те отползают к бокам и в конец тендера.
Хочется туда, в жаркое нутро паровозной кабины. Тело ноет от ветреной стужи и сырости, но никто не пытается покинуть холодную железную грохочущую коробку, соскочить на ходу в убегающую назад родную Челябу. Нельзя! Не имею права отступать.
Приходится терпеть. Теперь я обязан сносить все неудобства и трудности, холод и голод. Ради великой моей цели. Ради «ястребка».
Постепенно меня укачивает.