В тот же день Вовка изобрёл новую игру — «Прожектор». В солнечную погоду с наблюдательного пункта мы светим настольным зеркалом Бобынька в тюремное окно Гудиловны — пускаем зайчиков.
В конце концов, обезумевшая Гудиловна со стенаниями выкатывается из своего логова. Тут в действие вступает другой «прожектор», поменьше, с крыши сарая в соседнем дворе налево (если смотреть с нашего крыльца).
Самой большой удачей мы считали момент, когда «прожектористы» захватывали беснующуюся Гудиловну наперекрёст, то есть двумя зеркалами с обеих сторон одновременно, а «гранатомётчики» приступали к обстрелу ослеплённой цели бумажными пакетами с песком — «бомбами».
Малы мы ещё были и не могли искоренить терзавшее нас Зло, но каждый из нас обострённо его чувствовал и яростно, без оглядок сопротивлялся, веря в свою правоту и непобедимость. Нас было немного в тимуровском отряде, который возник, как нам верилось, сам по себе. Но нас существовал и действовал легион, бесчисленный, ибо мы осознавали себя пацанами не только родной улицы Свободы — всей своей страны. Всей.
Да, мы жестоко мстили Гудиловне за её бесовскую придурь. Ведь она не беспричинно надрывается сейчас о прожжённом платье. Это Вовка по-пластунски подполз с тыльной стороны к заборчику, на котором просушивались её вещи, и умудрился не только измазать недавно вычищенную одежду — с неё Гудиловна глаз не сводила, — но и линзой через щель между досками прожечь пару отверстий в платье. Сполна была отомщена незаслуженная обида — натрёпанное накануне Гудиловной ухо нашего славного начштаба. Она оскорбила не только Вовку, но и всех нас.
Вообще-то наш отряд совершал не только подобные безобразные, как позднее я их оценил, поступки, но и немало добрых дел. Особенно для семей фронтовиков и погибших на войне. С несправедливостью бороться мы тоже не боимся. А Гудиловна для нас — зримое воплощение Зла.
Она каждодневно учиняет скандалы — так просто, для прочистки глотки. Над взрослыми напористая и воинственная Гудиловна быстро одерживает победу, и для нас эти схватки не представляют особого интереса. Нам даже стыдно за взрослых «слабаков». Что они ей, нахалке, уступают.
Нас же злодейка одолеть не может. Не в силах. Потому что с нами справедливость, а она — дороже всего в жизни. Правда и справедливость. Как мы её понимаем.
Однажды Вовка, опять пострадавший от кулаков и щипков нашей мучительницы (никак не мог он избавиться от голодной блокадной зимы сорок первого — сорок второго годов и бегал медленнее нас, поэтому вёрткая Гудиловна ловила его чаще других), предложил выпустить специальную листовку «Смерть Гудиловне!». Посовещавшись, мы решили, что листовки «Смерть немецким оккупантам!» — важнее, и не стали напрасно тратить бумагу.
— Вот что, ре́бя,[99] — объявил на одном из штабных совещаний Вовка. — Вы не задумывались, не может ли быть Гудиловна… шпионкой?
Нет, мы не задумывались. Поэтому вопрос вызвал всеобщее наше изумление.
— А как ты узнал? — спросил Юрка.
— Проще пареной репы. У нас в Ленинграде шпионов и диверсантов было полно — фашисты пачками их забрасывали. Всех перецапали. Мы, классом, на Невский ходили их ловить.
— Ну и что, имали? — подивился Бобынёк.
— Ещё бы! Одна девчонка на Невском же дежурила, заметила длинного такого, в клетчатом костюме иностранном и в крагах.[100] Краги его и выдали. Она — шасть к милиционеру и шепнула. Тот его остановил и с ходу: «Гражданин, ваши документики!» А у него и документов нет. Его — цап-царап! — и в первую попавшую военную машину затолкнули. И увезли. Девчонке той благодарность объявили на заседании домсовета. За бдительность. Так она потом по всему городу рыскала: кто в крагах, высматривала.
— Так Гудиловна-то не в крагах, — усомнился я. — Да и у моего отца краги были. Мы их на семенную картошку променяли. Как же так?
— А вещи у неё какие на заборе сушились, не засёк? — наступая, вывернулся Вовка.
— Шубы — две, пальто — одно, платья, костюмы… А на костюме том, под воротником, пришит пароль иностранными буквами и орёл.
— Орёл… это не фунт изюма! — поддержал Вовку Юрка. — Факт!
«Фунт изюма» он у меня перенял, а я эти слова услышал от Герасимовны.
— Смякинили, что за Гудиловной надо установить тайное наблюдение?
— Что же получается: Шурик-Мурик тоже диверсант? — стал рассуждать я, недоумевая.
Но Вовку мой вопрос не застал врасплох.
— А может, он лилипут? Подделывается под пацана. Я о таком лилипуте в Питере в листовке читал — немецким шпионом оказался. На боевых позициях его и накрыли — план чертил… В ученической тетрадке. Для отвода глаз.