— Плетёный баул у неё был. Тяжеленный.
— Не имеет значения. Теперь такой вопрос: с каких шишей у бедной эвакуированной овечки… Не знаешь, откуда она пригребла?
— Из Харькова, кажется.
— Откуда, повторяю, у бедной эвакуированной цыпы из Харькова такие шальные деньжищи?
Мы молчали.
— Ясно как день: диверсантка. И деньги они сами печатают. Чтобы подорвать наше государство.
Вовка ненавистно сжал зубы и процедил:
— Я знаю, куда о таких «фруктах» надо сообщать… Но прежде она с нами поделится своими преступными дивидендами.
— Какими дивидендами? — переспросил я. — Что это такое?
— Синенькими, с портретом Владимира Ильича. А то их у неё плесневеет неимоверно много, на чемоданах замки трещат, расстёгиваются, того и гляди — вывалятся.
— Ничего ты у неё не выпросишь, — убеждённо сказал я. — Корку сухую не даст. Легче на помойку выбросит. Не видишь, что ли, какая она жадница и ненавистница?
— Вижу, не слепой, какая у неё толстая задница, — сострил Вовка. — Сама отдаст, как миленькая. И столько, сколько мы назовём. Скромно: по десять тыщ на нос хватит.
— Не даст, — упорствовал я. — У неё и снегу зимой…
— Положитесь на мой жизненный опыт. Мы в Питере и не таких жмотов заставляли раскошеливаться… Не одна она жрать хочет. А у неё явные излишки красных бумажек. Знаешь, что такое излишки?
— Откуда мне знать, — ляпнул я, поспешив с ответом, и тут же вспомнил, как под Новый сорок второй вечером в нашу дверь кто-то постучал.
— Войдите, открыто, — откликнулась мама.
Вошла толпа незнакомых людей, среди них — тётя Таня как представитель общественности и один неприметный мужчина среднего роста, которого я не заметил сразу.
— Мы комиссия по выявлению излишков продуктов питания, — назвалась женщина с тетрадью в руке.
— Можно мы осмотрим помещение? — вежливо спросила другая.
— Пожалуйста, — разрешила мама.
Ничего, конечно, что их интересовало, не обнаружилось — никаких излишков у нас никогда не водилось. Жили мы без всяких запасов, кроме мешка картофеля и всяких солений в погребе.
Но молчаливый, худощавый, какой-то очень безликий мужчина взглянул на него и в ту же секунду улетучился из моей памяти, вроде бы и не принимавший участия в осмотре человек-невидимка указал глазами одной из спутниц на верх голландки — там давно, с довоенных времён, лежала, понемножку накапливаясь, может ни один год, четверть мешка твердокаменных чёрных сухарей — их мама толкла в медной ступе для поджаривания котлет. Мы со Славкой об них дёсны до крови обдирали в последний год, когда карточную систему ввели. Мама давным-давно, ещё до начала войны, насушила их из огрызочков, из обеденных остатков — чтобы не выбрасывать. На какой-то «чёрный день». И этот день наступил. Вернее, вечер.
Мешок шустрые члены неизвестно откуда взявшейся комиссии «по изъятию» достали, взвесили на безмене, имевшемся у одной из участниц, вписали в тетрадочку — только мы те сухари и видели — унесли вместе с мешком.
Как-то незаметно, спрятавшись за остальных, видимо, первым выскользнул из комнаты тот глазастый мужичок.
Мама вроде бы и не очень расстроилась.
— А что нельзя на «голландке» сухари сушить, они излишки, да? — допытывался Славик.
И меня этот вопрос занимал. И почему их назвали «излишками», эти обкусанные недоеденные чёрствые кусочки хлеба?
Мама ответила сдержанно:
— Значит, нельзя. Всё-таки комиссия. Начальство. Им лучше знать.
— Лучше бы мы их схрумали, — объявил несознательный Славик. — А куда их денут? Эти тётеньки доедят всё до крошки?
— Голодающим отдадут, — ответила мама.
— А мы неголодающие? — спросил я.
— Нет, — сказала мама. — Мы сытые, пайки по карточкам получаем. Идите спать, чем приставать с ненужными расспросами.
Мы умолкли, чтобы не злить маму, но я так и не понял об «излишках».
— …Были в Ленинграде мародёры и кулаки, — продолжал Вовка. — Натаскали к себе в норы разного добра: сахару, масла, круп, консервов — из разбомбленных складов да магазинов. А мы научились выслеживать этих мародёров. Выследим — и ультиматум: поделись, или заявим куда следует…
— И делились? — спросил я очень заинтересованно.
— А куда им деться? Как миленькие.
— И что же они тебе дали? — спросил Юрка.
— Мне? Ничего. Ребята рассказывали. Им можно верить. В общем, так: пишем Гудиловне ультиматум. По десять — согласны?
— Ух ты! Неужто по десять кусков? — удивился Юрка.