— А чего мелочиться? У неё их куры не клюют, этих денег.
— Мне такие деньги не нужны, — заявил я. — Ни копейки.
— Как это? — не поверил Вовка.
— А так. Сам говоришь — нечестные те деньги…
— Ну и что? Это ж, считай, трофей.
— Мне такой трофей в глотку не полезет, — упорствовал я, понимая, почему противлюсь.
Вспомнил: мама запретила ко всему нечестно добытому прикасаться.
— Слушай сюда, Юр. Представь себе: наши у врагов отбили мешок денег. Что они с ними сделают? Пустят в оборот. Верно?
— Факт, — подтвердил Бобынёк, которому, видать, очень не терпелось заиметь кучу дармовых денег.
— И мы пустим, — сказал Вовка. — Не хуже других распорядимся. И другим нуждающимся поможем. По-честному поделимся.
— Ну, если и другим, — неохотно сдался я, разоружённый логикой Вовкиных рассуждений. — Тому, кто голодает…
И вспомнил того давившегося пончиком на городском рынке. И глаза его остекленелые.
Начштаба сразу приступил к изготовлению письма-ультиматума, причём рисовал буквы печатными, а часть оттискивал литерами, привезёнными из Ленинграда, — для конспирации и солидности.
— Слупим с неё тридцать тыщ, — объявил Вовка. — А если ты от своей доли откажешься, мы её бедным раздадим — под двери будем подсовывать, в форточки из рогатки пулять.
В назначенный Вовкой день и час наблюдение велось всеми нами со штабного чердака.
Гудиловна вышла из своей квартиры, огляделась и, не увидев никого или сделав вид, что не заметила наших мордашек, приблизилась к условленному месту, где под забором Вовка выкопал ямку, а в неё опустил старую эмалированную кастрюлю, прикрытую дырявой крышкой.
Мы видели, как Гудиловна нагнулась, что-то сунула под крышку и, ещё раз осмотревшись и заглянув за забор, удалилась к себе.
— Мирке, той девчонке, что «фрукта» в крагах поймала, дали премию, — сказал Вовка. — Считайте, это тоже премия нам — за находчивость и бдительность. И ум! В жизни всё надо делать с умом.
Я молча кивнул, хотя вся эта операция мне почему-то не нравилась.
— Главное, ребя, не в деньгах, — продолжал Вовка, почувствовав, видимо, неловкость, робость остальных или сомнительную честность нашего поступка. — Если Гудиловна нам их отдаст, значит, уж точно шпионка. У кого, скажите, как ни у врага, могут быть такие бешеные деньги? Вот для чего они нам нужны — для подтверждения. Ну и на расходы тоже. Вон у нас с мамкой ничего из вещей нет. Как погорельцы. Или нищие. Всё в Ленинграде осталось. А на денежки Гудиловны и прибарахлиться[104] можно ништяк.[105] Видали? Положила! Я же говорил: куда она денется? — торжествовал Вовка.
Теперь задача состояла в том, как положенные в тайник деньги взять и остаться незамеченным.
— Всё продумано, — заверил Вовка.
Место тайника под забором он выбрал с учётом, что оно не попадёт под обзор из угрюмого, зарешёченного окна Гудиловны.
— Поплыл за денежками, — весело произнёс Вовка и стал спускаться по штабной лестнице.
— Смотри в оба, — напутствовал его Юрка. — Мешочек не забыл?
Вовка похлопал себя по поясу.
Мы сверху наблюдали, как начштаба подполз к заборчику и тут же опрометью бросился назад, к кустам акации. Готово! Ох и голова у Вовки — арбуз, а не голова! Идей в ней больше, чем семечек в этой ягоде.
— Ну как? — нетерпеливо тормошил Вовку Бобынёк, когда тот влез на чердак после обследования сейфа-кастрюли.
— Я ей ещё покажу где раки зимуют! — зло прошипел Вовка, обнюхав свою ладонь, уже вытертую лопухами.
На крылечко мячиком выкатилась Гудиловна. Она подбежала к тайнику, присела на корточки, выпрямилась и захохотала басом. Смех её казался сумасшедшим, необъяснимым. А Вовка упорно не хотел отвечать на наши домогания, что же там было, в кастрюле. Но мы и сами догадались — по отвратительному запаху, исходившему от Вовкиной ладони, которую он усиленно оттирал потолочным шлаком.
— Га-га-га! — зашлась Гудиловна. — Кому ещё нужно? У меня их много, этих карбованцив! Полный сортир! А-ха-ха!
Так сорвался Вовкин гениальный план быстрого нашего обогащения и всеобщей помощи нуждающимся и голодным.
Под вечер зазвонил штабной «телефон» — вызывал начальник штаба.
И я, и Юрка прибыли немедленно, вскарабкались по крутой лестнице трёхэтажки на чердак. Я, старожил, и то до недавнего времени не знал, что до войны в этом здании размещался и действовал районный народный суд, а Вовка разнюхал. От него и все узнали.
Вот почему в единственном, размером с носовой платок, оконце их помещения была вставлена металлическая решётка с прутьями в палец толщиной. Чтобы судимый, самый что ни на есть коротышка, не смог, даже перепилив решетку, сбежать из сортира. Спустившись, например, как в приключенческом романе, по шёлковой лестнице, умещающейся в горсти. Но то, о чём нам рассказал Вовка, могло показаться фантастикой.
105
Ништяк — ничего, неплохо, прилично, хорошо (феня). Оба слова из воровского жаргона, но среди свободских ребят имели широкое хождение. Вовка завидно быстро овладел языком улицы.