— Спасибо Вам за всё, — повторила она мою фразу, обращаясь к воспету.
— Всего Вам доброго, — произнёс Николай Демьянович. — Живите дружно.
Выйдя из барака, сказал маме:
— Я вас провожу до развилки. Мне сегодня во вторую.
— А как же? Ты же согласился?
— Нет, мама. Ты не сейчас, но после поймёшь: мне с отцом не ужиться. А вас буду проведывать по воскресениям. И может быть, иногда в субботу. Жить и работать буду здесь, на Смолино. После в армию пойду служить. А потом — видно будет. Так что, до свидания. И не беспокойся — со мной всё будет в порядке.
Мама, с её проницательностью, поняла, что я не уступлю.
— Угощение, Юра, возьми. Я тебе напекла. Не забывай нас.
— Спасибо! До свидания. Прости за всё, что тебе причинил. И будьте здоровы. Обо мне не беспокойтесь. Со мной всё в порядке, — повторил я.
Повернулся и пошагал к бараку. Хотя мне очень хотелось догнать маму со Славиком, обнять их и продолжить путь вместе, до самой Свободы.
Но увидел барак. Возле него стояла одинокая фигурка Гены. Он наблюдал за нами.
И меня пронзила мысль: куда же он без меня, мой Гундосик?
P.S. Меня при переиздании книг долго мучила нерешимость: восстановить подлинные отчества Вовки и Генки Сапожковых — некоторые читатели могли подумать, что это моя выдумка, насмешка, — ведь по паспорту отец их числился Ильёй. Спьяну и первенцу дал имя — мода! Поскольку я изменил фамилию этой несчтастной семьи, то и Сапожкова-старшего решил назвать Иваном. Естественно, пришлось опустить все шутки, насмешки, издёвки, которыми щедро осыпала беднягу Вовку уличная шпана вроде Юрицы, Альки, Тольки Мироеда и других, кому поизмываться над беззащитным доставляло истинное наслаждение. Поначалу мне думалось, что они зло хулиганят, но со временем, кажется, понял: своё ничтожество, бездуховность уличные паханы и паханчики пытались подменить насилием над другими, жестокостю, запугиванием. То же, к сожалению, мне пришлось наблюдать и испытать на себе от советской, так называемой воспитательной, а на самом деле — жесточайшей репрессионной, системы, результатом которой стал невиданный за всю историю человечества геноцид народов России.
Кони
Летом, во время летнего (первого) отпуска, я ещё крепче подружился с Игорем Кульшой. Его семья жила в большом двухэтажном (низ — каменный, верх — бревенчатый, обшит досками) доме по улице Свободы, семьдесят девять, выступавшем на улицу из двора, мощённого булыжником. Отсюда и можно было войти в Гарёшкину кваритру.
В конце другого длинного многоквартирного строения, его все называли бараком, обитало семейство Фридманов, о котором упомянуто в рассказе «Водолазка». Барак продлевался сараем со множеством клеток — «сараюшек», — по одной на каждое жилое помещение. За ними, упираясь в угол двора, прилепилось архитектурное сооружение на пару «очков» — все мыслимые удобства. Разумеется, в порядке живой очереди, как везде и за всем. За уютной двухместной конурой существовала, как и полагается, выгребная яма.
Барак почему-то значился временным жильём, построенным в начале тридцатых, но он наверняка стоит и по сей день, когда эта книга выходит в свет, на своём месте, как и тогда, в сорок седьмом, потому что нет у нас в стране ничего более постоянного, чем временное.
В него в начале тридцатых поселили семейства, ютившиеся в подвалах, в таких не приспособленных для человеческого существования помещениях, о которых я умолчу вовсе.
Новые жильцы попали в барачный рай. И водонапорная колонка была устроена как раз напротив широкого проёма, на месте которого когда-то стояли ворота.
Игорёшка, а у него имелся сводный младший братишка от неродного отца, которого Игорь никогда отчимом не называл, даже за глаза, — уважал. Рыжий-прерыжий парнишка сорокового года рождения, которого старшие ребята беспощадно, стоило ему показаться на улице, дружно дразнили (травили) словом «рыжий» либо глупой песенкой:
Повторяя её множество раз, выводили Венку из себя, и он со слезами и воплями набрасывался на бидчиков. Шишки всегда доставлялись ему, бедолаге.
Игорёшка при случае заступался за братишку, но не дрался — он так же, как я, не любил мордобой. У нас со старшим Кульшой была одна общая любовь — книги.
Мы старым, испытанным способом добывали деньги на их приобретение — разыскиванием и сбором пивных бутылок. И когда набиралась достаточная сумма — отправлялись в магазин «КОГИЗ» к его хозяину дяде Мише Яшпану либо ехали на ЧГРЭС в «Подписные издания». Если удавалось что-нибудь приобрести или выкупить, по подписке, мы устраивали «пир». Чтобы дома родители не отвлекали на всякие «отнеси-ка — принеси-ка», мы забирались в тёплое время года на огромный сеновал, двухэтажный сарай, и там, развалившись в душистой траве, часами упивались чтивом, погружаясь в волшебный мир вымысла.
Иногда к нам с рёвом прибегал Венка, ему лет семь, наверное, исполнилось, и, всхлипывая, рассказывал нам о своих горестях. Приходилось прерывать наслаждение и идти разбираться с обидчиками. Если их оказывалось больше или силой превосходили, то доставались синяки и нам — улица! «Уважают» и не трогают того, кто умеет хорошо «отмахнуться». Или у кого есть надёжный защитник. И, несмотря на нелюбовь обоих к дракам, мы решили поступить в детскую спортивную школу на ЧТЗ. Ещё до моего ухода из дому. В секцию бокса. Я, правда, не перенёс, не выдержал психологически этого вида спорта, всё-таки, как его не называй, а тот же мордобой. И перешёл в секцию классической борьбы. А Игорёшка упорно занялся боксом, вскоре заработал третий юношеский разряд и после на общегородских соревнованиях — и второй. Я же так и остался безразрядником.
В нескольких, ставших привычными для Венкиных обидчиков стычках Игорёшка достойно «чистил мурцалки» наглым драчунам. Многие из них подолгу ходили с «фонарями» под глазами — метки за глумление над братом. А тех, кто имел неизбывную наглость и продолжал изводить мальчишку, Игорь вылавливал — улица широкая, не спрячешься — и предлагал честный бой — над малышом всякий оболтус мнит себя богатырём, а попытайся отстоять себя самостоятельно, если ты такой задира и смельчак. Получив согласие, кто хочет прослыть «бздилой», Игорь «считал» им рёбра до тех пор, пока те не дадут честное пацанское слово больше не задирать, не дразнить Венку. И огненный факел его волос уже не вызывал ни у кого желания безнаказанно поиздеваться над беззащитным мальчуганом.
А вообще Игорь никогда не лез в драки, будучи флегматиком. Видимо, в отца пошёл, бывшего латышского стрелка, которого расстреляли как «врага народа» перед началом войны, — у него было какое-то высокое воинское звание. И орден Красного Знамени за Гражданскую войну. И командовал он полком. А начинал службу рядовым бойцом латышского отряда в Гражданскую. Из пацанов лишь я знал эту историю. Тётя Люба, его вдова, после ареста и расстрела отца Игорёши вышла замуж за бывшего моряка, высокого, красивого, атлетически сложённого, молчаливого, доброго человека. Но контуженного. От него и родился Венка.