Несколько минут назад он прислал мне записку с пометкой «срочно!», извещавшей о том, что закончил домашнее задание по алгебре, и справлялся, не готово ли ответное сочинение по литературе. Такое разделение труда применялось нами довольно успешно: Витька обогащал меня пониманием квадрата или даже куба суммы двух чисел, а я охотно делился с ним впечатлениями о литературных произведениях, которые мы обязаны были пройти по программе, и даже сочинял ему сверх того…
— А где же Рязанов? Он только что находился на своём месте…
Класс насторожился в ожидании развязки.
Преподавательский стол, водруженный на помост, возвышался над партами настолько, что весь класс и каждый ученик в отдельности были видны учителю, как горошина на собственной ладони. Поэтому проползти даже вплотную к партам второго ряда не всем удавалось незамеченным. Я рискнул.
«Ничего не поделаешь, придётся вставать», — подумал я и попытался приподняться с четверенек, но Толька Мироедов, он вечно мне стремился навредить, возле чьей парты я в ту секунду продвигался, решил подшутить и навалился на меня. И без него я ощущал тяжесть, которая тянула меня к полу, а тут и он вдобавок.
Я напрягся изо всех сил и оттеснил Тольку на край скамьи, а сам протиснулся между ним и знаменитым в классе художником Лёшей Антуфьевым, низкорослым и молчаливым мальчиком, которого не интересовало ничто, кроме рисования.
Не выдержав моего напора, Мироедов сверзился со скамьи, распластавшись на полу под дружный хохот одноклассников.
Разумеется, он не захотел остаться в долгу и принялся выдёргивать меня из-за парты. Назревал крупный скандал с возможным удалением из класса и последующим оставлением портфелей у Александрушки, она же абсолютно всем учащимся известная под кличкой Крысовна (Александра Борисовна Кукаркина — настоящие имя, отчество и фамилия завуча школы). И пионервожатая по совместительству, ненавидимая всей школой за жестокость, злобность и презрение к нам, как она думала (и не ошибалась), личным врагам её. Совсем другим человеком была Нина Ивановна, хотя и она наказывала нас, но всегда справедливо. И никто, по крайней мере в нашем классе, не обижался на неё.
— Мироедов! — вмешалась географичка. — Прекратите сейчас же возню!
— А он чего моё место захватил?
— Рязанов!
Я встал, откинув крышку парты.
— Потрудись объяснить, как ты оказался за партой Мироедова.
— По ошибке. Сел не за свою парту, Нина Ивановна. Извините, — дурачился я, делая серьёзную мину. Мы, в общем-то любили географичку и относились к ней уважительно.
— А о крокодилах у меня есть абсолютно неизвестные никому сведения, — сфантазировал я, чтобы перевести разговор на безопасную тему, хотя ничего нового о любимых земноводных не успел узнать после прошлого своего блестящего выступления, в котором бессовестно использовал прочитанное не в учебнике, а у Альфреда Брема. Но в тот же миг перед глазами у меня возникла огромная туша — метров шести или семи, не меньше, — крокодилища, выползавшего из камышей на знакомый берег. Я аж вздрогнул, такое это было жуткое зрелище и настолько осязаемо длиннорылое, пахнущее тиной животное.
Дальнейшее общение с ним прервал скрипучий голос учительницы, вдруг оказавшейся рядом со мной.
— А это что на тебе?
У Нины Ивановны было слабое зрение, о чём мы отлично знали и часто её недостатком умело пользовались. Но сейчас она не могла не увидеть того, что свисало из-под моей тесной короткополой куртки, расстегнувшейся во время барахтанья с Толькой.
— Кольчуга, Нина Ивановна.
— Кольчуга?
Если бы она могла защитить меня от завуча, размечтался я.
Нина Ивановна поправила на носу сильно увеличивающие очки в роговой оправе, вероятно не веря в реальное существование того, что увидела.
До боли оттянувшая плечи железная рубаха, которой я самозабвенно гордился, бессовестно хвастался и поэтому упорно терпел её тяжесть, повергла географичку в изумление.
— Вот, поглядите, — сказал я, демонстрируя кованые колечки, сплетённые в единую сетку. — На каждом звене кузнец поставил своё клеймо.
Я распахнул полу куртки и показал неоспоримо не однажды побывавший в битвах доспех — на его левой части, как раз напротив сердца, зияло отверстие — кулак пролезет. Прорвана кольчуга была ещё в двух-трёх местах, и тоже, несомненно, в бою.
— Как она на тебе оказалась? — встревоженно спросила учительница. — И почему она так отвратительно пахнет?
— В керосине отмочил, — признался я.
Находка кольчуги поистине могла многим показаться невероятной. Давно, ещё в прошлом году, в беседе с друзьями-одноклассниками я неожиданно для себя проговорился, что знаю дом, на чердаке которого среди разной рухляди лежат рыцарские доспехи — полное облачение.
— Свистис! Откуда взялся лыцаль в Целябе? — припёр меня к стене сообразительный и дерзкий Витька Захаров по уличной кличке Тля-Тля. [208]— Тут их слоду не водилось, лыцалей.
Толком объяснить происхождение воображаемых лат, пылящихся на каком-то чердаке, я сразу не смог, но на всякий случай сказал, что в прежние, очень древние времена здесь, в Челябинской крепости, тоже жили военные люди. Они воевали с местными кочевыми племенами. Как всегда. От них…
— А если не свистис, показы дом, — наступал на меня напористо Витька. Он горячился и требовал, будто доспехи принадлежали ему по праву. Как самому сильному и задиристому. Витьку поддержали остальные, дружившие с ним пацаны.
— Пожалуйста, — отчаянно произнёс я. — Эх, вы, не верите. Да я ещё не такое знаю… Мне известно, где спрятан рыцарь на железе, убивающий змея-страшилу. Свидетель есть… Юрка Бобылёв.
…В Заречье, в одном дворе, нас с Вовкой Кудряшовым давно привлекло каменное двухэтажное строение без окон, но с коваными ржавыми решётками, уцелевшими на втором этаже. Сложено оно было из плитняка. Крыша отсутствовала. Оно-то и всплыло моментально в моей памяти, когда Витька припёр своим каверзным вопросом. С Вовкой мы не смогли досконально обследовать этот, по сути дела, каркас здания, хотя и протиснулись внутрь через окно-бойницу — искали гнёзда голубей.
…С великими трудностями мы забрались — и я, разумеется, первым — на древние, сложенные из плитняка стены. В них на уровне, где когда-то существовал потолок, зияли отверстия от сгнивших балок. В этих отверстиях жили птицы. Однако кроме вековых накоплений пыли да птичьего помёта, мы внутри каркаса здания ничего не обнаружили. Вовка тогда углядел в отверстиях из-под балок пустые голубиные гнезда, а в одном что-то непонятное, какой-то лоскут. От него по настенной кладке, по сизому плитняку, приблизительно на метр, ясно наблюдался треугольный, сходивший внизу на нет потёк ржавчины. Поскольку до высоты второго этажа не допрыгнешь, а лестницей мы не запаслись, поразмыслив, пришли к выводу, что в тряпке, запихнутой в балочное отверстие, находится что-то железное. Что? Начальник штаба тогда, в сорок третьем, призадумался над моими предположениями.
Но я-то знал, что этот ржавый потёк возник неспроста, потому что именно в этой нише, когда мне всё-таки удалось летом нынешнего года добраться до неё с помощью всё той же нашей бельевой верёвки, перекинутой с грузилом из оловянного отвеса, обнаруженном в дедовском чемодане, через стену и закреплённой с внешней стороны за оконную решётку, — вытащить бесформенный ржавый предмет и сбросить его вниз, где поджидал находку Юрка Бобынёк, который подстраховывал меня, крепко держа второй конец той же бельевой верёвки. Находкой оказалась какая-то спёкшаяся ржавчиной металлическая сетка. Спустившись вниз, мы первым делом бросились к этой сетке. От удара о землю она распрямилась. Я поднял её, и перед нами предстала коричневого цвета дырявая рубашка с короткими рукавами, сплетённая из железных колечек. Словно из волшебной сказки. Руки наши были все в светло-коричневой пыли. Дома я опустил кольчугу в бидон с керосином, стоявшем как неприкосновенный резерв в нашем сарае — про запас.
208
Как ни странно Витька имел две фамилии: Шкурников — по отцу, сидевшему давным-давно в тюрьме, и Захаров — по матери. Чтобы сына не дразнили, как отца, Шкурой, матери удалось записать его на свою фамилию. На улице же за ним закрепилась другая кличка из-за дефекта речи.