5. В Эстонии тебя ждут дорогие тебе люди. Там, используя выражение Минни Нурме, твои "земные корни". Не оборвутся ли они, не померзнут ли? Там твое рабочее место. Там кафе "Москва" со своей музыкой, с хорошим коньяком и разговорами, что вертятся вокруг вопросов культуры, личной жизни твоих знакомых (для писателя это бесконечно важная область знаний) и прочего.
6. Не боишься ли ты, что твоя задержка в Антарктике будет истолкована кое-кем как бегство от жгучих жизненных проблем и как увиливание от общественной работы?
7. Тот, кто добровольно едет в Антарктику, не вынуждаемый к этому ни профессией, ни образованием, тот человек слегка рехнувшийся (будь маршрут в десять раз короче, и то многие наши писатели пришли бы к такому же выводу), а тот, кто добровольно там остается, несмотря на возможность уехать, просто набитый дурак.
8. Еще сто с лишним самых убедительных аргументов.
Что говорит за то, чтобы задержаться в Антарктике?
1. Надо повидать, что же там такое делается, и понять это.
2. В Александрию не обязательно ехать через Мирный, есть более короткие и простые пути.
3. У меня девяносто шансов из ста, что мне удастся полетать на самолете над антарктическим материком (в том случае, если я там останусь), и десять шансов из ста, что меня возьмут на тракторный поезд, который направляется в глубь Антарктического материка.
4. Что бы там ни произошло, это не обойдется без участия тех людей, с которыми я нахожусь вместе уже полтора месяца, но которых еще не видел в деле.
5. Десятки более достойных и хороших людей, чем я, пускались в более тяжелые, маршруты, не раздумывая перед этим по нескольку часов над тем, легко это или трудно. Надо остаться.
Все. Это дело решенное.
Уже который день пытаюсь начать второе действие пьесы. И все никак не удается. В голову лезут другие идеи, связанные с кораблями и с морем, мысли меняют направление и окраску. Сегодня ценой отчаянного напряжения удалось написать одну сцену.
Над океаном низкий молочный туман. В нескольких десятках метров уже никакой видимости. Долго следил на капитанском мостике за экраном радиолокатора: океан впереди чистый - ни одного айсберга. Идет мелкий снег.
В полдень сирена "Кооперации" вдруг начала подавать короткие гудки. Учебная пожарная тревога. Через палубу, затянутую туманом, побежали на корму, к месту "пожара", члены команды в пробковых поясах. Настроение же было подлинно тревожным - наверно, из-за тумана.
16 декабря 1957
Пытался писать пьесу. Ничего не выходит. За полдня - две реплики, и те не удовлетворяют. Вечером упрячу рукопись на самое дно чемодана. Может быть, как-нибудь в Антарктике, когда забушует пурга, я снова ее достану, а может быть, и нет. Жаль, что не сумел кончить второго действия еще в океане. Но еще не факт, что и Таллине я смог бы кончить за это время пьесу. У меня остается два действия на обратный путь, на океан. Надеюсь, что к тому времени я освобожусь от этого внутреннего возбуждения, вызванного сейчас океаном, близостью льдов и Антарктического материка, вызванного холодным дыханием, обдающим нас с юга, с правого борта. И наконец, насколько мне известно, никто еще не писал пьес между 60-м и 70-м градусами южной широты.
Сегодня в полдень нашими координатами были 61ь36' южной широты и 57ь33' восточной долготы. День у нас начинается на час раньше, чем в Москве. Ночи уже очень светлые, но какие-то не такие, как в Северной Атлантике. Температура воздуха около нуля, воды 0,6 градуса выше нуля.
В книге Бэрда впервые встретил выражение "приплод барьера". Сегодня в океане уже много льда.
Горизонт покрыт зубчатыми конусами, кубами и полушариями маленьких айсбергов. Эти холмы всевозможной формы, мимо которых мы все время проплываем и которые делают линию курса "Кооперации" ломаной, кажутся детьми больших айсбергов, а большие айсберги - детьми ледников и ледяных барьеров. "Приплод" - в самом деле верное и точное слово. С каждым часом все больше и больше льда, не обычного льда, а одиноких айсбергов или их осколков. Многие из них низкие - всего в метр-другой высоты, они доживают последние дни. Вода на несколько метров вокруг них прозрачно-синяя и на вид теплая. Видели небольшой, диаметром в три-четыре метра, ледяной островок, источенный снизу водой. Он был похож на рыжик, выросший в синей траве.
Возможно, что "Обь" выйдет к нам навстречу, если "Кооперация" не сможет своими силами пробиться сквозь лед вблизи Мирного, в море Дейвиса. Волнующие дни - вокруг нас уже мир льдов, а впереди материк льдов.
Должен написать несколько писем в Эстонию. "Кооперация" отвезет их вместо меня в Александрию, а оттуда их доставят в Советский Союз участники второй экспедиции.
Но больше всего меня сейчас интересует лед, лед любой формы и величины.
17 декабря 1957
Сегодня в полдень нашими координатами были 62ь10' южной широты и 65ь31' восточной долготы. Свежо, облачно.
Утром обменивались с Васюковым соображениями о том, что мы скажем, когда вернемся домой, то есть что мы скажем такого, чтобы представить себя великими героями, мореплавателями и завоевателями Антарктики. Мы выдумывали всевозможные опасности, поединки с китами косатками и жуткие штормы, во время которых вели себя героически. Мы вспомнили, на сколько градусов накренялась порой "Кооперация" при качке, и увеличили эту цифру в полтора раза.
В тесной каюте человек кажется очень большим и могучим. Отсюда возникает ощущение силы. Наверно, от этого ощущения и оттого, что здоровье у меня сейчас лучше, чем было когда-либо после войны, возникает желание подраться. Каждое утро у нас с Васюковым происходит боксерский матч. Их зачинщик - Васюков. Когда мне никак не удается его одолеть, я хватаю нож, выставляю серо-стальное лезвие и кричу:
- Я человек с финским характером!
Это всегда помогает. А сегодня, в самый разгар наших разговоров, наших необыкновенных историй, нашего полета фантазии и всех тех чудес, о которых мы намереваемся петь дома, произошла небольшая размолвка: мы оба начали хвастаться своей силой.
Васюков. Тут я ей (то есть жене) расскажу, как вместо зарядки лупцевал по утрам председателя эстонского Союза писателей. До тех пор лупцевал, покамест тот не залезал под койку - одни пятки торчали.