Я посмотрел на Сорокина, державшего в одной руке наполовину очищенную картофелину, а в другой нож. Его глаза сверкали. Он был глубоко убежден в том, что антарктическая тема - хорошая и веселая тема, и это его все больше воодушевляло. Я вспомнил его прибаутки, его разносторонний юмор, его умение в каждом тяжелом деле увидеть комическую сторону и подумал "А что, если бы и в самом деле написать новеллу "Бравый солдат Швейк в Антарктике", придав Швейку черты Сорокина, его теплоту, его добродушную хитрецу, его внутреннюю силу? Черт подери! Хорошая тема, веселая тема!"
16 января 1958
Комсомольская
Сегодня тихий день. Слегка метет. Готовимся к встрече тракторного поезда. Он может прибыть в Комсомольскую завтра в первой половине дня. Поезд движется медленно, ехать по снегу тяжело.
Во время ужина Сорокин сказал:
- Юхан Юрьевич, посмотрим еще раз "Аннушку"?
- Какую "Аннушку"?
- Вчерашнюю.
Тут я понял. Речь идет об итальянском фильме "Утраченные грезы". Значит, после ужина мы увидим, как Анна Дзаккео, эта красавица, становится игрушкой судьбы и негодяя. За пять дней эту картину смотрят уже в третий раз.
В Комсомольской есть киноаппаратура, и тут хороший зал, если принять во внимание, что зрителей всего четверо. Имеется три картины: "Весна на Заречной улице", "Утраченные грезы" и еще какая-то, которую никто не смотрит, и я даже не знаю ее названия.
Ну что ж, посмотрим "Аннушку". Морозов или Фокин будет киномехаником, а Генюк, Сорокин и я - зрителями. Чтоб в зале не было светло, завесим окна мешками. В такт неторопливому дыханию над головой каждого появляются облачка белого пара - выдыхаемый воздух стынет. Мы в унтах, в тулупах и в меховых шапках. И тут на экране появляется Анна Дзаккео с открытыми полными плечами, на нас смотрят ее прекрасные глаза. Она знакомит нас со своей семьей, потом идет на рынок и встречается с Андреа. Немного погодя мы ее видим чуть ли не в первозданном виде. На 74-й параллели, на вечном льду толщиной в три с половиной километра, в сорокаградусный мороз вид знойного итальянского берега производит несколько странное впечатление: не верится, что он существует, и в то же время становится как бы теплей. Надо сказать, что у нас в зале никогда не услышишь того двусмысленное лошадиного ржания, которое частенько прорезает тишину таллинских кинозалов во время сцен известного характера. Нам всем ужасно жаль Анну Дзаккео, эту очаровательную и славную девушку, жаль, что судьба обходится с ней так по-свински, что Андреа ударяет ее по лицу, что до конца фильма она все еще не находит своего долгожданного счастья.
Время от времени хлопает входная дверь: это Иванов выходит к своим приборам. И передняя наполняется вдруг ярким, ослепительным светом, несчастное плачущее лицо Анны исчезает с экрана, мы не видим ее грустных глаз, они стерты сверканием снега и солнца, словно бы жалеющего девушку, лишь голос ее все еще слышен.
После конца картины мы молча сидим и курим.
- Да-а... - говорит Генюк.
- Да-а ... - говорит Фокин.
- Да-а... - говорю я.
- Подлец он, этот рекламный агент, ох и подлец же! - говорит Сорокин.
- А этот, ну, Андреа, вернется к ней? - спрашивает гигант Морозов своим детским голосом.
- Куда же он денется - вернется! - утешаем мы его.
Да простят нас наши жены, но все мы, кажется, чуть-чуть влюблены в Анну Дзаккео.
17 января 1958
Комсомольская
Сегодня прибыл тракторный поезд. Мы проехали несколько километров к нему навстречу. Сперва он виднелся на белой простыне снега лишь темной точкой, но потом точка выросла, распалась на несколько пятен, и наконец глаз начал различать флагманский трактор с красным знаменем и высокой радиомачтой.
Колонна порядочно растянулась - километра на два, на три. В первой группе, возглавляемой флагманским трактором, было пять машин. Отсалютовав десятью ракетами, мы подошли к ним поближе и остановились. Из красных тракторных кабин, из домиков, сооруженных на санях, посыпался народ. Среди них было много незнакомых мне людей, приплывших на "Оби". А кое-кто из них уже зимовал тут со второй экспедицией. Но увидел я и своих, то есть людей с "Кооперации". Мы целуемся, закуриваем. На чистом морозном воздухе звучно раздаются приветствия, сопровождаемые порой крепким словцом, не менее уместным, чем хвост у черта. Настроение торжественное, но в то же время и деловое.
- Мы ждали Комсомольской, словно праздника! - говорят прибывшие.
- Тяжелый был снег.
- Тросы обрывались.
- Некоторые сани чертовски перегружены!
В таком духе проходит вся эта встреча.
Пересаживаюсь в кабину трактора, который тянет за собой две пары саней - на первых бочки с горючим, на вторых жилье. Груз очень тяжелый, и потому наш трактор соединен тросами с санями предыдущего трактора, кладь которого легче. В трудных местах он нам помогает сдвинуться. Едем медленно, на первой скорости. Взметая снег, нас обгоняет трактор с Комсомольской - у него нет груза. А мы едва тащимся. Ехать по глубокому снегу трудно, и моторы движущихся параллельно тракторов работают на полную мощность. Вдруг флагман, чуть ли не встающий от натуги на дыбы, останавливается. Оборвался трос. Все тормозят, и водители спешат на помощь к товарищу. Чуть погодя мы снова трогаемся в путь.
Один радист рассказал мне следующую историю. Принимая участие в какой-то геологической экспедиции, он со своим передатчиком однажды остался один-одинешенек в сибирской тайге, в четырехстах километрах от ближайшего селения. В передатчике что-то портится, и он перестает работать. Радист кладет в рюкзак еду, надевает лыжи и отправляется за четыреста километров чинить отказавшую деталь. Он прошел по снегу через тайгу, отморозил себе пальцы и нос, провалился по дороге в реку и был на волосок от того, чтоб утонуть или замерзнуть. Наконец он прибыл на место и отдал деталь в починку.
- И знаешь, там у ребят был спирт... И горячая печка... Уж и доволен же я был!
- Отдохнул как следует?
- Отдохнул, как же! Там оказался один корреспондент из областной газеты. Ну и взялся же он за меня! Кто я, да что я, да откуда. И особенно его занимало то, что я чувствовал, когда под лед провалился. Говорю: "Холодно было". А он мне: "Нет, я не о том!" Я и говорю: "Зверски было холодно". А уж после, как я прочел его статью, так сразу понял, чего он от меня хотел. Таким героем меня расписал, что только держись. А про то, как я под лед провалился, так у него красиво вышло - хоть плачь. А меня тогда больше всего зло взяло, что табак намок.