— Что так? Или диагноз не нравится? Болезнь, как болезнь.
— Я бы приравнял ее к нетрудовой травме.
— А я бы кое у кого вычел из зарплаты деньги за вертолеты и прочую шумиху. — Мечов с трудом подлаживался под разговор. Мысль работала заторможенно, скупо. Вместо задорного юмора выходила вульгарная перебранка.
Владлен Васильевич, по-видимому, это тоже уловил, потому что круто сменил тему.
— Свежий воздух вам, надеюсь, не противопоказан? — осведомился он.
— Видимо, нет, а что?
— Хочу предложить чуток проветриться. Ледоходом полюбоваться… Заодно и о деле поговорим, много всякого накопилось.
— Пошел, наконец?
— Вскрылся, — удовлетворенно подтвердил Логинов. — Сейчас только звонили из метеослужбы… Ну, так как? Лады?
— Когда надо быть?
— Собирайтесь в темпе и подходите прямо к дрезине.
Перед тем как уйти, Мечов присел на табуретку возле телефона. Все происшедшее представилось ему кошмарным сном, не более. Он подумал-подумал и не позвонил.
Мутной несмешивающейся струей изливался Енисей в ледяной мешок Карского моря. Грязный от чернотала речной покров рассыпался соляным крошевом и таял в пузырях и кофейной пене. Сшибались освобожденные бревна, круша чудом уцелевшие ледяные плиты, в брызгах коры и перемолотой древесины бешено вращались стволы дремучих елей и пихт. Широкое половодье выносило в океан застигнутых врасплох животных, щиты снегозадержания, пустые канистры и целые плавучие островки с чахоточными березками на зыбком коврике из осоки и мхов.
Прозрачной голубизной и зеленью отсвечивали морские льды, желтоватые огоньки дрожали в дымчатой глубине речных осколков.
Хмельная от сладости талых вод, сыто играла веселая нерпа. Гнала к берегу скачущую над волнами треску. В блеске полярного дня взбудораженная дельта переливалась нестерпимой муаровой сеткой, слепила вспышками, убаюкивала ленивыми радужными пятнами.
На судах, дожидавшихся открытия навигации в шести милях от кромки, завыли, наконец, дружные тифоны. Утробный исстрадавшийся клич прокатился над лагуной, вспугнув крикливую стаю гагар на скалах, насторожив моржей в укромной галечной бухте.
С той поры, как утонули в болотах последние мамонты, не помнила тундра столь оглушительной громкоголосицы. И приумолкла, не услыхав за железным ревом собственного весеннего зова. Вместе с гудящими караванами потянулись стаи поморников и моёвок, бессчетные косяки рыбы. Чуть дымили трубы на рейде, где меж оплывшим припаем и сверкающей стеной проходного льда, качались на волнах сгустки ряпушки. В бледно-зеленой, отливающей пепельным шелком воде свинцово синели налитые жиром спинки, приманивая из глубины пучеглазых хищников. Зубастые рыбы рвали мечущийся пульсирующий, как сердце, косяк. На лету раздирали его трепетное серебро крикливые истеричные чайки.
Неодолимому ликующему призыву, летевшему с океана, вторили дудинские буксиры, перезимовавшие в затоне рудовозы. Даже городская электричка, набитая по случаю субботнего дня жаждущей полюбоваться на ледоход публикой, откликнулась короткой пронзительной трелью.
Народу перед ограждением с надписью «Запретная зона» скопилось видимо-невидимо. Под треск костров и сигналы порта летели в воздух пушистые шапки. Искрился мех, громыхало дружное, по чьей-то команде «ура», радостно хохотали ребятишки, оседлавшие плечи отцов, заливались лаем собаки. В пестром, оглушительном гомоне отчетливо различался хрустальный шорох, звонкое дыхание проносящихся льдин. Енисей в этом году покрылся спокойно, без пушечной пальбы, треска, громоздящихся торосов и прочих шумовых эффектов. Тем внушительнее казался глухой ледовый исход. Единым строем, почти не смещая узора разводий и трещин, бежало мозаичное полотно. Глаз с трудом выхватывал из сплошного потока отдельные плитки. Геометрически точные, словно вырезанные алмазом, они походили на пристыкованные панели, заготовленные для сборки типовых бесконечных конструкций. Не верилось, что эти образцово расчерченные детали несутся к тотальному уничтожению. С пугающей быстротой и безразличием несла их к вечной купели, где даже бессмертные воды теряют память о бывшем, конвейерная лента реки.
Сама собой приходила мысль о неодолимом круговращении. Жутко и весело было следить за обновлением ледяного купола планеты. Сквозь натянутую для безопасности проволоку, приоткрылся лишь ничтожней фрагмент, но и он бросал намек на грандиозность всего замысла. Ради такого стоило вытерпеть и долгую зиму, и слепую гнетущую ночь. Дух захватывало, в невесомость бросало, когда пробуждалась спящая в человеке сопричастность космическим актам творения. Не каждому удавалось ее осознать и понять, но стихийная взаимосвязь с ликующей даже в мельчайшей капельке жизненной силой ощущалась всеми. Как запах таяния, как горячая ласка солнца, заступившего на шестинедельную бессменную вахту, как предчувствие счастья. Из глубин выплывала, манила, мерещилась разгадка непостижимой северной власти. И с ней, с ее сокровенным призывом никак не соотносились всякого рода надбавки, коэффициенты и прочие заполярные льготы. Просто сосуществовали на различных уровнях, как низшее и высшее в человеке.