— Идет. Я даже готов пойти дальше и предложить брудершафт?
— За время наших совместных скитаний выпито было предостаточно, — карабкаясь в гору, Лосев изо всех сил старался не отставать. Дыхание с непривычки сделалось учащенным. — Поэтому обойдемся без церемоний. Лады?..
— Как хочешь, Гера, — чуткий на слух, Мечов задержался возле бурого валуна, забрызганного ярко-желтыми мазками лишайника. В распадке, открывавшемся сверху, пряталось осоковое болотце. На затененной крутости еще лепились грязные полосы снега.
— Люся, между прочим, превосходно разбирается в травах, — отдышавшись, Герман Данилович погладил упругий хлыстик рябинки. От камня, на который он было присел, тянуло лютым холодом.
— Это нынче чуть ли не всеобщее поветрие. Прямо помешался народ на траволечении, знаках зодиака и прочей муре. Под Новый год даже лошадь на эстраду вывели, в честь Черного Коня, значит.
— Откуда в Заполярном городе? — вяло поинтересовался Лосев, тронув резиновую губку лишайника.
— Цирк как раз гастролировал, — рассмеялся Мечов. — Вот директору нашего дома культуры и ударило в голову… Восторг бешеный!
— Не сомневаюсь, — кивнул Герман Данилович, машинально срывая желтую нашлепку. — Только не такая уж это чепуха, — смахнув бурую пыль, он принялся энергично расчищать валун, на котором обозначился затейливый рисунок. — Отнюдь!
— Что это? — заинтересовался Мечов, всматриваясь в обнажившуюся причудливую фигуру, как бы сплетенную из одной многократно изогнутой нити.
— Балбэ, — восхищенно прошептал Лосев. — Вот уж не думал наткнуться… И главное, где? На четыреста километров севернее Полярного круга!
— Какое еще «балбэ»?
— Так его именуют монголы. Это древнеиндийский знак, символизирующий линию жизни, судьбу. Тибетцы несколько непочтительно называют его «кишками Будды».
— У нас-то он какими судьбами оказался? — Мечов поплевал на платок и до блеска вытер глубоко врезанную в камень эмблему. — Из Индии сюда едва ли кто мог добраться.
— Лично я встречал этот знак на церковной фреске в Ростове Великом, на мраморном саркофаге мусульманского святого в Хиве, на финских монетах, на царских банкнотах, даже на стальных латах немецкой работы в Рыцарском зале Эрмитажа. Переходя от народа к народу, как некое зашифрованное послание, он скоро утратил конкретный смысл и превратился в самый обыкновенный орнамент. И совершенно не важно, что прочитать узор могут теперь далеко не везде. Сам факт его поразительного распространения крайне интересен для историков. Едва ли можно найти более убедительное и вместе с тем простое свидетельство обширности контактов древнего мира.
— Но в Заполярье, на диком острове, где никто и не жил, как он мог очутиться?
— Ничего удивительного. Якуты и чукчи до сих пор используют узор плетенки для украшения всевозможных изделий. Они свободно могли заимствовать его у бурятов, калмыков или тувинцев, воспринявших тибетскую веру.
— Зачем? Какой во всем этом смысл?
— Да просто так. Понравилось и захотелось повторить. Разве не интересно? Смотри, как переплетается нить? — Лосев обвел рисунок пальцем. — Запоминающаяся штука… Но могло быть и иначе. Известно, например, что буддийские проповедники забирались далеко на север. Даже вступали в контакт с эвенками.
— С эвенками? — не поверил Мечов. — Так ведь у них шаманы!
— Шаманы? Да будет тебе известно, что первоначальное слово шаман, — Герман Данилович сделал упор на первом слоге, — санскритского происхождения и означает ни много ни мало — монах. От эвенков, кстати, оно перешло во все сибирские языки. Так что не будем спешить с выводами, ибо наше прошлое — загадка. Темна вода во облацех. Я не удивлюсь, если этот знак окажется причастным к тайне Золотого идола.
— Ты веришь?
— Почему бы нет?
— Сказки.
— Бывает, что и сказки становятся былью… Кстати, что означает название Лама?
— Кто его знает. Одни говорят — озеро, другие — вообще вода.
— Скорее всего, что так, — Лосев с трудом оторвался от вещего камня. — Но, с другой стороны, лама — буддийский монах, или буквально «выше нет», по-тибетски. Такие дела… Однако мы засиделись. Все равно всех загадок не решить. Двинем дальше?
— Отдохнул уже?
— А я и не устал.
— Ну-ну…
Взобравшись на плоскую подковообразную вершину, они обогнули заболоченную осоковую падь. Кустарник поредел, тропа расширилась и повела под уклон, вихляя меж ржавых сухостойных лиственниц, обезображенных мертвым мохом и паутиной.
Под ногами лопались и рассыпались в пыль высушенные до черноты мухоморы. Отчетливо различался гул падающей воды, заглушенный дотоле горой.