Бензин мгновенно выгорел, но древесина уже занялась, обдавая слабым дыханием не вымытых до конца таежных смол. Мечов подбросил сушнячка под комли, надел сапоги на босу ногу и, как был, в одной телогрейке, полез в гору надрать перезимовавшего жесткого моха — на стельки, пока подсохнут портянки. И под сумку, на которой сидел, тоже простелить чего-нибудь следовало. Могильным, пронизывающим до костей хладом тянуло от гальки, сросшейся с мерзлотой.
Он нашел закуток, немного защищенный от речного ветра, и устлал его мохом. Повесив чайник над пылающим комлем, вывалил на сковородку банку тушенки. Как бы далее ни сложилось, схватку он выиграл. Никогда еще поджаренный на огне хлеб не казался ему таким вкусным. До нутра, до самого отдаленного капиллярчика ожег и растекся по телу спирт. Мечов запил оставшимся кофе, заел хлебом, обмакнутым в пузырящийся жир.
Приманенные теплом, близ костра закружились неуверенные еще комарики. Целительной горечью попыхивала обуглившаяся ивовая кора. Жаркий язык лизал исходившие паром портянки, упрямо шатался под ветром, и был почти прозрачный в сквозных лучах незакатного солнца.
КАБИНЕТ ДИРЕКТОРА
Утро, по обыкновению, началось со сводки погоды. Стоя возле окна, за которым синели испещренные узкими меловыми полосами отроги Путорана, прикрывавшего город от северных ветров, директор комбината Логинов рассеянно прислушивался к динамику. От окон тянуло сыростью и прохладой.
Хорошо поставленным дикторским голосом дежурный синоптик коротко обрисовал ледовую обстановку в Заливе — за истекшие сутки ничего нового не произошло — и перечислил погодные показатели по объектам, разбросанным на обширной территории Таймырского полуострова.
В городе Кайеркане и на Красной скале, откуда поступал основной поток руды, существенных перемен не предвиделось. В районе Валька ожидался кратковременный дождь, а на Мессояхе ночью выпал обильный снег и отмечалось резкое понижение температуры. Теплее всего было в Снежногорске, но именно там дули сейчас самые сильные ветры.
Колебания, вызванные устойчивым антициклоном, были, в общем, в пределах нормы и опасений не вызывали. Даже ветер, достигавший местами двадцати метров в секунду. Ни на ЛЭП, питающей город, ни на работе самой Хантайской гидроэлектростанции это не сказывалось.
Лишь Дудинка неотступной мыслью гвоздила в виске. Дни шли за днями, а навигация не начиналась, хотя лед еще третьего дня прошел Потапово.
Если весна в Заполярье действительно продвигается со скоростью не выше пятнадцати километров в сутки, то ранее, чем к концу недели акватория не очистится, решил Логинов. Это значит, что долгожданный прокат, контейнеры с дефицитным оборудованием, автобусы, экскаваторы и вездеходы поступят практически только в будущем месяце, когда, как подстегнутая, по-летнему закипит жизнь, начнутся отпускные страдания, а детишки разъедутся по пионерлагерям. Хлопот, одним словом, прибавится вдвое.
Всматриваясь в обесцвеченный с бледно-лиловыми подпалинами горизонт, Логинов невольно поежился. Зябко скрестив руки, огладил локти под легкой сорочкой. Затянул приспущенный было галстук и отступил в сумрачную глубь кабинета. Заново отделанный по последней финской модели, он, потеряв прежнюю помпезность, ожидаемого уюта нисколько не приобрел. Вопреки надеждам дизайнеров, деревянные пепельного оттенка панели и длинная полированная столешница выглядели до ужаса казенно. От хрустальных пепельниц и зеленых бутылок с минеральной водой так и сквозило холодом. Не помогла даже роскошная глыба высоцковита, бледно-голубоватая, как снятое молоко, помещенная в специальную стенную нишу.
Последние дни Логинов чувствовал себя несколько подавленно, хоть и не мог понять почему. Особых поводов для огорчений он как будто не находил. Дела шли заведенным порядком и по всем показателям обстояли совсем неплохо. Во всяком случае не хуже, чем в это же время в прошлом году. Он подумал, что виною всему хронический недосып. Возможно, так оно и было. Несмотря на плотные шторы и двадцать капель пустырника, всю прошлую ночь он почти не сомкнул глаз. Отсюда, наверное, и проистекали потаенное беспокойство, непривычная раздражительность и, что хуже всего, какое-то заторможенное безразличие. Начинался новый день, новые и в то же время такие привычные заботы. Казалось бы, нет причин для тревоги. Не было еще случая, чтобы он как-то не управился с потоком текучки. Не сами по себе хлопоты, а именно это их неотвратимое приближение, выводило его из равновесия. Все в нем протестовало против ежедневно повторявшихся гонок по замкнутому кругу.