Но за временным отрезвлением следовал обратный процесс, который Стендаль метко назвал кристаллизацией. Все ее признаки были налицо. По ночам Геня долго ворочался на койке, прислушиваясь к неясным звукам за отделанной пластиком стальной переборкой. Там, в точно такой же каюте, на такой же койке лежала она. И, наверное, тоже не могла заснуть, потому что огонек в ее иллюминаторе часто горел до рассвета.
Слоняясь по палубе, Геня, как завороженный, крутился возле светлого квадратика, бросавшего неяркий блик на клюзы, в которых сквозил беспросветный мрак. Узкая лампочка, зажженная над изголовьем, и беспокойное море вокруг. Что-то вечное чудилось в этом, безутешное и вместе с тем нестерпимо желанное.
Этой ночью Гене показалось, что в Тониной каюте есть кто-то посторонний. Вроде бы даже он узнал глуховатый воркующий голос Загораша. Конечно, мог и спутать, потому что несколькими минутами раньше застал деда за чертежами в мастерских. Впрочем, это туфта. Ведь и сам Геня тоже только что околачивался у станка, собираясь выточить кальмарницу, но раздумал, потому как расстроился из-за разговора с Петей. Так что вполне мог быть и Загораш. Много ли надо, чтобы взбежать на ют? Решив выяснить все раз и навсегда, Геня вернулся в машину, но деда там уже не было: ни в мастерских, ни в ЦПУ. Пришлось украдкой прильнуть ухом к зашторенному иллюминатору. Сквозь узкую щель явственно различался и мужской голос, и ее чуть хриплый, совершенно бесстыжий смех. Геня вконец приуныл, но не нашел в себе сил уйти с палубы. К счастью, в каюте хлопнула дверь и все стихло.
Лишь тусклый клинышек света все падал и падал в неукротимый ночной океан. Было противно и стыдно.
Печорин наверняка не стал бы подслушивать под окном. Или стал?
— Ты что, оглох? — подойдя к столу, Тоня попробовала чайник на вес. — Поди стаканчиков пять выдул? — и уже мягче, теплее осведомилась: — Хочешь компоту из холодильника принесу?
Геня покачал головой и скользнул по ее лицу нарочито незаинтересованным, даже несколько рассеянным взглядом.
— Может, присядете на минутку? — плавным жестом указал на соседнее полукресло из хлорвинила и металлических трубок, которое, как и прочая обстановка, пристегивалось к полу могучей пружиной.
— Тебе что, на вахту не надо? — она для порядка обмахнула клеенку влажной тряпкой и, плотно сомкнув ноги, чуть бочком, как кинозвезда в лимузине, опустилась напротив.
— Вы же знаете, — отмахнулся он небрежно и вяло. — Когда все в порядке, у меня не так уж много обязанностей. Вот если что случается, тогда я всем нужен, тогда без меня не могут.
— Да, работа не пыльная.
— Не скажите, Тоня, — он снисходительно улыбнулся. — Вынужден с сожалением констатировать, что неполадки, требующие моего личного вмешательства, случаются довольно часто. Я даже удивляюсь, как с этим мирятся наши хваленые инженера. На мой взгляд, проще брать запчасти, чем каждый раз вытачивать детали в экстремальных условиях. Я уж не говорю о том, что работа, которую приходится при этом выполнять, не соответствует моей квалификации. С ней легко справится любой щенок из ПТУ. Так что я большей частью скучаю.
— Скучаешь? — удивилась Тоня. — Сходил бы, книжку какую в библиотеке взял.
— Это в нашу-то библиотеку? Да там, кроме военных мемуаров и сочинений на производственную тему, нет ни одного мало-мальски приличного произведения. А то, что есть, я давным-давно прочитал. Нет, в нашей избе-читальне мне делать нечего. Пусть первый помощник туда ходит. Он, кстати, и книги подбирал в соответствии с личным вкусом.
С присущим его возрасту крайним максимализмом Геня обрушился на Горелкина, хотя и сознавал, что все дальше отходит от истины. Первый помощник не только создал настоящий музей, посвященный Лермонтову, но и постоянно переписывался со многими известными литераторами, в том числе Ираклием Андрониковым. Поэтому и библиотека на «Лермонтове» была подобрана так, что ей могли позавидовать иные дома культуры. Но, что правда, то правда, ни Швейка, ни фантастики, которых Горелкин терпеть не мог, а Геня обожал, тут не было.
— А почему, собственно? — Геня поставил вопрос ребром.
— Да не ори ты, чумной! — шепотом одернула его Тоня. — Легок на помине.
Иван Гордеевич, прикнопив к доске объявление, заглянул в салон. Сухощавый и загорелый, он выглядел значительно моложе своих лет. Косая, падавшая на лоб челка придавала ему дерзкий, вызывающий вид. В ней не было ни одного серебряного волоса, тогда как растительность, курчавившаяся над вырезом майки, изрядно побелела. Сегодня, вопреки обыкновению, Иван Гордеевич вместо майки надел под форменную курточку водолазку. Очевидно, по случаю прохладной погоды.