Никто не посмеет сказать и слова против, если он встанет и не пойдет дальше выбранного места. На курултай можно отправить своих людей из тех, кто захочет, а самому отговориться, например, болезнью. Гуюк будет только рад. Но Батый решил не торопиться, прекрасно понимая, что торопиться не станет и Туракина, уже получившая власть как регентша.
Туракина, старшая жена Угедея, она не монголка, она из пленных, женщина вовсе не красивая, но безумно властная. Батый еще до похода втихомолку посмеивался над дядей, мол, такая жена способна скрутить любого мужа. И к чему было Потрясателю вселенной женить сына на этой змее? И Гуюк удался в нее, такой же жестокий и властный. И вот теперь, когда Великий хан Угедей умер (не помогла ли супруга?), Туракина наверняка взяла власть в свои руки и добром ее не выпустит даже ради сына. Насколько Батый помнил ханшу, она будет тянуть с выборами нового хана, а потому можно просто сидеть и ждать. Только чего?
Нет, ждать он не станет, нужно пока показать урусам, что он никуда не делся, что по‑прежнему силен, знают ведь о разгромах в вечерних странах? Заручиться покорностью урусов, получить с них хорошую дань, разузнать об истинном положении дел в Каракоруме, а потом решать, ехать на курултай или нет.
Советник притих, мучаясь от невозможности поменять позу. Монголы спокойно сидели на пятках подолгу, а у него болели ноги, и теперь, после времени, проведенного вот так на корточках, всю ночь будут ныть колени и неметь ступни. Но джихангиру не возразишь. Сам хан спокойно сидел на небольшом троне, и его нимало не беспокоило неудобство какого‑то советника. Батыю даже в голову не пришло озаботиться самочувствием китайца; как бы тот ни был умен и талантлив, он не монгол, и этим все сказано.
Наконец хан вообще заметил, что советник никуда не делся, бровь чуть удивленно приподнялась:
– Ты еще здесь?
– Саин-хан желает узнать еще что‑то?
– Нет, иди, я все понял. Шкуру пока оставь, мне нужно подумать. А где Каракорум?
Вопрос вернул советника, уже начавшего осторожно выползать из юрты задом наперед со страшными опасениями задеть ногой порог. Он шустро вернулся обратно, обливаясь потом при мысли, что придется проделать этот путь второй раз, а ноги онемели уже настолько, что могут подвести в любую минуту.
– Вот здесь… – рука снова оказалась далеко за пределами шкуры. Да… далековато они забрались от родных мест.
– Иди.
Советник все же задел порог, но хан сделал вид, что не заметил. Этот толковый китаец был ему нужен, пусть живет. Кебтеулы, внимательно следившие за выражением лица Батыя, хотя оно никогда не менялось, по едва заметному движению глаз поняли, что им тоже не следует замечать страшного преступления, совершенного китайцем. Вообще‑то, они рисковали, хан вполне мог устроить проверку их внимательности, так уже однажды бывало, когда кебтеулов казнили «за недогляд», хотя сам Батый вот так же сделал вид, что не видит совсем явного.
Но сейчас хан был слишком увлечен разглядыванием шкуры с рисунком и размышлениями. Китайцу удалось уйти живым. Но ночью он умер, волнений не выдержало сердце, слишком много ему приходилось выносить страшных минут, бывая в шатре Саин-хана.
– Кумыса.
Хан приказывал, не оглядываясь и не заботясь, услышит ли тот, кто должен услышать. Знал, что все будет сделано, люди ценят жизнь, даже если она трудна и опасна, а рядом с ханом тем более. Почти сразу перед Батыем оказалась его любимая деревянная чаша с чуть надколотым краем. Из этой чаши пил его дед Великий Потрясатель вселенной Чингисхан. Чаша использовалась в дни торжеств, когда хан позволял отпить из нее глоток особенно отличившимся, вернее, тем, кого отличал он сам. А еще вот такие минуты размышлений. Беря в руки то, что держал дед, хан словно советовался с ним. Почему‑то казалось, что как только его пальцы касаются этой старой чашки, дух деда незримо появляется в юрте. Ну, или в шатре, вот как сейчас.
Батый поскреб голову под волосами. Надо сегодня же сказать, чтобы кто‑то из женщин выбрал гнид, которых развелось слишком много. Пусть переплетут косы, а заодно и передавят всех, кого выловят. Но это потом, сейчас он отвлекаться не желал, погонял сам и будет. Заодно почесал под мышкой и снова взялся за чашу с кумысом и за шкуру.
Он не станет ломать систему управления у урусов и своих людей ставить тоже не станет, пока не время. Подтвердит пайцзой право того коназа, который есть, все равно они все сейчас слабы. И не только главный, но и все коназы их улусов пусть приедут за разрешением. Это станет хорошим уроком, получив из рук хана пайцзу, они будут ему обязаны, да еще и между собой станут драться за такую милость.