Когда мы зашли к ним в палатку, они, сбивая друг друга с ног, бросились нам навстречу. Мы принесли четыре банки мясных консервов, зажгли газ и поставили на него таз со снегом, чтобы нагреть воду и сварить суп. Щенки настолько изголодались, что, невзирая на огонь, лезли к посуде. Приходилось все время следить за ними и отгонять от таза. Когда суп сварился, мы остудили его на снегу, после чего внесли в палатку к щенятам. В наступившей тишине слышалось только громкое чавканье и рычание.
Занявшись щенками, мы чуть не пропустили самого важного события — первого появления солнца после окончания полярной ночи. Около полудня мы забрались на вершину ледяного вала. Сначала горизонт стал красного цвета с каким-то мрачным оттенком. Постепенно он становился ярче, и наконец над ним вытянулись длинные пурпурные лучи, напоминающие устремленные ввысь лучи прожектора. Они все удлинялись, пока не исчезли, словно растворились где-то вверху. Но вот над горизонтом появился небольшой багрово-красный сегмент, совсем непохожий на обычное солнце.
26 февраля. Стоит ясная, тихая погода, мороз —42°. С утра отправились на поиски подходящего места для посадочной площадки. Примерно в 5 километрах от лагеря удалось найти более или менее ровную площадку длиной около 450 метров. Я провел наблюдения в старом лагере, а затем, накормив щенят, выпустил их погулять. Яркий свет в первое мгновение их ослепил. Потом они с удивлением стали рассматривать расстилавшийся перед ними незнакомый пейзаж, пытались бегать, но их нежные лапки не переносили обжигающего холода снега. Щенки поджимали то одну, то другую лапку и жалобно скулили. Пришлось посадить их обратно в палатку.
Перевезли из старого лагеря свои приборы, а последним рейсом прихватили и щенков. Комаров соорудил для них из большого ящика домик. Внутри он был обит оленьей шкурой, кусок которой закрывал вход, а сверху и с боков ящик обсыпали снегом. Вход был таким маленьким, что через него с трудом пролезала тощая Майна, а жирному Ропаку вообще невозможно было протиснуться.
Когда я прихожу в старый лагерь, то всегда испытываю какую-то необъяснимую грусть. Сейчас он выглядит как селение, спешно покинутое людьми. Вон там виднеются еще не вывезенные штабеля грузов, а через несколько шагов натыкаешься на разбросанные ящики из-под продуктов. Немного дальше лежит полузанесенная снегом пустая бочка, а возле нее — обломки досок и консервные банки. Там, где находилась жилая палатка гидрологов, возвышается только огромная куча снега, бывшая когда-то ее снежным футляром. Перед зияющим проломом тамбура ветер шелестит листами газетной подшивки, рядом валяются старые валенки…
Эта картина бедствия окаймлена, словно рамой, высокой стеной ледяного вала, вплотную подошедшего к палаткам и застывшего в последний момент своего наступления.
Участок льдины к северу, востоку и западу представляет собой сплошное нагромождение торосов и гряды ледяных валов. С трудом перевалив через один из них, стали пробираться к предполагаемому местонахождению термометрических площадок. Долго бродили мы среди нагромождений ледяных глыб. Вот здесь, кажется, были термометры, а вот там — палатка, но сейчас нет даже их признаков. Узнать ничего нельзя. Отчаявшись уже что-нибудь найти, мы перебрались еще через одну гряду торосов, которая шла в юго-восточном направлении, и вдруг увидели небольшой более или менее ровный участок льда с какими-то выделяющимися на белом фоне снега предметами. Быстро добежав туда, обнаружили, что это две наши Г-образные рейки, по которым мы следили за стаиванием снега и льда. Недалеко в стороне виднелись аккуратно разложенные черные предметы. Оказалось, что это консервные банки, изображавшие громадный посадочный знак в виде буквы «Т». Рядом с ними находилось еще несколько вешек, оконтуривавших посадочную площадку. Должно быть, восточный кусок посадочной площадки длиной около 150 метров во время сжатия был отодвинут к югу и развернут по часовой стрелке.