Русанов повернулся. Перед ним стояли двое офицеров-эсэсовцев — низенький, упитанный комендант Заксенхаузена Антон Кайндль и стройный, улыбающийся, самодовольный начальник лагерной тюрьмы «Целленбау» Курт Эккариус.
— Бандит-партизан! — сказал комендант Заксенхаузена. — Впервые вижу русского партизана-офицера. Вы, Русанов, еще нужны моему коллеге штандартенфюреру Мюллеру, поэтому ваше место не в бараке, а под опекой нашего славного гауптштурмфюрера Эккариуса.
Курт Эккариус щелкнул каблуками, склонил голову перед Кайндлем.
— Капитан должен гордиться, что он не с тысячами других.
— Изолятор! — приказал Кайндль.
— А потом в «Целленбау»! — добавил Эккариус и потер руки.
Гауптштурмфюрер Курт Эккариус радовался, когда в его распоряжение попадал новый узник. Если комендант Кайндль бывал в лагере не часто, приезжал только на показательные казни, то Курт Эккариус почти все время находился здесь. Он любил смотреть, как мучаются узники, как они умирают. Но с капитаном Русановым ему придется иметь несколько иные отношения. Его надо пытать не ради «спортивного интереса», как это он делает с сотнями узников, а для того, чтобы развязать ему язык. Интересный экземпляр этот капитан! Сменил уже третью тюрьму и до сих пор не раскололся. Теперь дважды в неделю его будет допрашивать следователь Вольф, а ему, Эккариусу, надо каждый раз «физически» и «морально» готовить капитана к допросу.
— До встречи, капитан! — ухмыльнулся Эккариус. — Мы с тобой еще поработаем…
И он «работал» систематически в течение двух месяцев.
…Трое эсэсовцев подвели капитана Русанова к железному крюку, свисавшему с колесика. Двое вывернули ему назад руки, связали их. Третий взял крюк, зацепил за узел на руках Александра. Русанов заскрипел зубами, превозмогая боль.
Закурив сигарету, Эккариус злорадно улыбнулся:
— Поскрипи… Поскрипи… Это ты следователя мог утомить, а меня тебе не удастся. У меня есть время, и никаких признаний от тебя мне не надо.
Гауптштурмфюреру Эккариусу действительно было безразлично, чего хотят добиться от капитана на втором году плена гестаповцы. Он испытывал наслаждение, видя, как морщится в муках пленный. Ему даже было жаль следователя Вольфа, ведь в какую-нибудь из сред или пятниц он может и не дождаться капитана Русанова на допрос.
Эккариус подал знак рукой, и палачи с помощью лебедки подтянули тело Русанова.
Снова скрежет зубов. И снова злорадная усмешка на устах Эккариуса.
— Поскрипи еще… Знаешь, капитан, чтобы не так болели руки и плечи, перенесем часть испытаний на спину.
Эсэсовец тут же внес несколько ореховых прутов и положил их возле ног Эккариуса.
— Это не обычные розги, а из орехового дерева. Ценное дерево! Гордись этим, капитан! Ореховые пруты упруги, долго не ломаются. Или, может, выручишь следователя Вольфа? Скажешь то, чего он хочет от тебя добиться?
— Что я могу знать, когда я уже год у вас? — сказал Александр, корчась от боли.
— То же самое я говорю и Вольфу. А он упрямо добивается от тебя признаний… Мне жаль господина Вольфа. Жаль, что он не может найти с тобой общего языка. А вот мы нашли его! — Эккариус махнул рукой.
Русанова тут же опустили на цементный пол, потом положили на широкую скамью, которая, наверное, насквозь была пропитана кровью. Оголили спину.
— На выбор, капитан! — засмеялся Эккариус. — На каком языке ты хочешь, чтобы считали удары? На русском? Французском? Английском? Польском? Чешском?.. Или, может быть, на японском?.. К сожалению, узников-японцев у нас нет. Китайцев тоже… Сегодня двадцать пятое августа. Следовательно, получишь двадцать пять ударов. Молчишь? Гм… Тогда мы приведем сюда интернациональную команду из двадцати пяти человек. Каждый арестант будет считать на своем языке. Действительно — идея! Интернационализм в действии! Ха-ха!
Через несколько минут появилась группа узников. Эккариус, выпятив живот, прошелся перед ними.
— Будете петь «Интернационал»?.. Гм… Не будете? Среди вас есть еще и английский лорд, чешские торговцы и французские ростовщики. Этот русский — интернационалист. Он хочет, чтобы вы все считали удары. Если кто ошибется, тот сам получит двадцать пять штрафных ударов. Итак, начали!
Боль в руках стала не такой резкой. Но спина… Будто по ней прошелся огонь — раз, другой, третий… А потом Александр перестал считать удары.
Охранники отвели Русанова в тюрьму «Целленбау». Там его передали тюремщику Паксу, которого гитлеровцы посадили как политического преступника, одновременно он исполнял обязанности вахтмана.