Рассматривая ситуацию с управлением флотом в целом, А. М. Щастный пришел к выводу, что «за время существования Центробалта параллельно ему был исполнительным органом на флоте командующий флотом и его штаб, что вызывало на практике одни сплошные трения. С переходом от Центробалта к Совету комиссаров в конце января – начале февраля эти трения сильно сократились, потому что комиссары непосредственно стали у деловой работы в штабе и видели всегда перед глазами основания для тех или иных принимаемых решений. К этому времени… комиссары поселились окончательно на “Кречете” в своем главном составе, и постепенно наладилась совместная работа. К моменту назначения Развозова наморси уже выкристаллизовались служебные отношения между командным составом флота на “Кречете” с комиссарами. Развозов работал вместе с ними, и я продолжал»[225]. Комиссары Совкомбалта во многом утратили связь с кораблями и перестали «держать руку на пульсе» флота. Это не было следствием каких-либо действий А. М. Щастного, но создавало условия для того, чтобы он «подмял» под себя Совкомбалт.
Вероятно, сразу после освобождения из-под ареста А. В. Развозов уехал из Гельсингфорса в Петроград, а его жена Мария Александровна (урожденная баронесса фон дер Остен-Дризен (1887–1963)) осталась в Гельсингфорсе. Во всяком случае, он оказался в Петрограде не позднее 29 марта 1918 г.[226]
Обратим внимание на то, что Советская власть отказалась от преследования А. В. Развозова, и могло сложиться представление, что большую роль в этом сыграло заявление Совета комиссаров. Мы полагаем, что в действительности «дело Развозова» не получило хода из-за неразберихи, связанной с «междуцарствием» в морском ведомстве между П. Е. Дыбенко и Л. Д. Троцким, с переездом правительства в Москву, с необходимостью увода кораблей из Гельсингфорса и с тем, что все внимание СНК было обращено на урегулирование отношений с немцами. Однако для А. М. Щастного безнаказанность А. В. Развозова могла стать еще одним политическим уроком, который показывал, что Советская власть не осмелится тронуть человека, поддержанного личным составом флота.
20 марта МГШ переслал в Гельсингфорс директиву, в которой прямо заявлялось, что флоту не ставятся оперативные задачи ввиду его «полного боевого бессилия». От командования требовалось сохранение материальной части, для чего было необходимо немедленно перевести в Кронштадт корабли, способные двигаться во льду, а остальные перевести после начала навигации. Третий пункт директивы предписывал «подготовиться к тому, чтобы в случае захвата баз флота неприятелем в руки последнего не попали бы корабли, ценные предметы материальной части и припасы в целом виде. Организация, которая должна получить задание уничтожения, должна быть, однако, создана так, чтобы не могло произойти преждевременного уничтожения флота под влиянием панического настроения каких-нибудь отдельных групп или лиц»[227]. Так впервые была поставлена задача подготовить флот к уничтожению. В 1918 г. такая задача будет ставиться еще несколько раз, и это станет источником тяжелых переживаний для моряков. Понятно, что часть директивы об уничтожении кораблей врезалась в память современников. Г. Н. Четверухин позднее вспоминал, что 20 марта С. В. Зарубаев «огласил директиву Морского генерального штаба о мероприятиях по сохранению флота… оговаривалась и возможность уничтожения флота в случае попытки неприятеля нарушить мирный договор, но так, чтобы это не могло произойти преждевременно»[228].
Подготовка к взрыву кораблей была проведена, о чем вспоминал в мае 1918 г. главный комиссар флота Е. С. Блохин[229]. Важными событиями марта 1918 г. на Балтийском флоте стали уход с поста главного комиссара флота Н. Ф. Измайлова (в мае 1918 г. он будет назначен комиссаром Главного морского хозяйственного управления) и избрание на эту должность Е. С. Блохина.
Замена Н. Ф. Измайлова на Е. С. Блохина была отражением политических процессов на флоте. После Октября наиболее активные сторонники Советов, прежде всего большевики, быстро оказались на различных руководящих постах, на фронте, разъехались по стране в роли агитаторов. Кроме того, дискуссия о Брестском мире в определенной степени подняла престиж противников мира – левых эсеров и анархистов. Н. Ф. Измайлов был большевиком, тогда как о политической принадлежности Е. С. Блохина сведения разнятся. В историографии утвердилось мнение, что он был анархистом[230], однако во время допроса по делу А. М. Щастного Е. С. Блохин заявил, что «принадлежал к партии с[оциалистов]-р[еволюционеров]»[231].