Меня в город вытребовали. Мне что: зовут – пришел, не я жалобу подавал, не мне взятку давать. Судья меня сердито спрашиват:
– Ты медведя по лесу гонял, медведем попов пугал?
Мой ответ прост и короток:
– В ту пору нога моя из повети не выходила, кого хошь спроси – все одно скажут.
Судья к попам:
– Верно ли говорит Малина, что нога евонна с повети не выходила?
Главный протопоп руками махнул, и все запели:
– Это верно, это верно. – Эээто вееернооо!
Судья в окончательность осердился, попам допеть не дал, книгой хлопнул, печатью пристукнул.
– Коли это верно, то в чужи места не суйтесь, на чужо добро не зарьтесь. Хотели попы судью обругать, да штрафа побоялись.
В реке порядок навел
Хорошо в утрешну пору потянуться – косточки вытягиваются, силушка прибавляется. Ногами на повети уперся, а сам потянулся в реку посмотреть, как там жизнь идет. В водяной прохладности большой беспорядок оказался. Щуки зубасты, горласты, мелку рыбу из конца в конец гоняют, жрут, глотают, настоящи водяны полицейски. И други больши рыбы за той же мелкотой охотятся. Я руки раскинул и первым делом давай щук из воды к себе на двор выкидывать, крупну семгу, стерлядь тоже не обходил – ловил.
Зубастых рыб стало меньше – мелкой рыбе легче. Рыбья мелкота обрадела, круг меня кружатся, своим рыбьим круженьем благодаренье мне высказывают, а сами веселятся без опаски, плавают, ныряют без оглядки.
Решил я им, мелким рыбешкам, еще удовольствие сделать. С берега малиновых кустов достал и в воду на речно дно посадил. Эта обнова рыбешкам очень по нраву пришлась: кусты – защита от рыб-прожор, ягоды – для еды. С той поры мелка рыба нам в промысле помогать стала: выйдем на рыбну ловлю, мелка рыба показыват, куда сети закидывать.
Уловы у нас пошли больши, прибыльны. Полицейски чиновники до чужого добра падки и тут не прозевали. Приехали к нам рыбу ловить. Невода закинули во всю реку, рыбу ловят в нашей воде, а мы слова не скажи.
Рыбья мелкота собралась скопом да артельным делом всякого хламу со дна в невода натолкала: и камней, и пней, и кокор, и грязи, и всего, что только лишне было. Дно вычистили, будто для праздничной гулянки.
Полицейски чиновники с большой натугой невода выволокли, хлам на берег вытряхнули, а не отступились, вдругорядь сети закинули.
Мелка рыбешка артелью сильна. И другой раз изготовилась: малиновы кусты за листики, за тонки веточки ухватила и ко дну пригнула, а колючи ветки кверху выгнула.
Потащили полицейски чиновники невода по дну, об колючки зацепили, прирвали и вытащили одно клочье от неводов. И сделали постановление:
– В этом пустопорожнем месте дозволяется ловить рыбу беспрепятственно.
Нам то и надо. В прочищенной воде рыбы много пошло. Малиновы кусты на речном дне совсем другомя заросли, нежели на сухой земле, их рыбы обиходили.
Придет время ягодам поспевать – со дна реки, от кустов малиновых, наливка заподымается. Черпать надо поутру. Солнышко чуть осветит, чуть теплом дыхнет над рекой туман везде спокойной, а в одном месте забурлит самоварным кипятком, тут вот и малинова наливка.
Мы к тому месту подъезжали с чанами, с бочками, малинову наливку черпали порочками.
Малиновой наливки полны бочки сорокаведерны к каждому дому прикатывали, в ушатах добавочный запас делали. На малиновой наливке кисели варили, квасы разводили, малиновой наливкой малых робят поили, а для себя хмелю подбавляли, и делалась настояща винопитейна настойка. С похмелья голова не болела и ум не отшибало.
Вот кака хорошесть да ладность от согласного житья. Я мелким рыбешкам жизнь устроил, а они мне втрое. Купаться пойду, нырну – ни на какой камешок не стукнусь: все мешающи камни в полицейских неводах вытащены.
Ветер про запас
Утром потянулся да вверх. У нас в Уйме тишь светлая, безветрая. Потянулся я до второго неба. А там ветряна гулянка, ветряны перегонки. Один ветер, молодой подросток, засвистал, бросился на меня – напугать хотел. Я руки раскинул, потянулся, охватил ветер охапкой, сжал в горсть, в комок и за пазуху сунул. Сунул бы в карман, да я в исподнем был, а на исподнем белье карманов не ношу.
Други шалуны-ветры на меня по два, по три налетали, силились с ног свалить. А как меня свалишь, коли ноги у меня на повети уперты!
Я молодых ветров, игровых, ласковых, много наловил. Ветры в лете, в размахе широки, а возьмешь, сожмешь и места занимают всего ничего.
Стары ветры заворчали, заворочались, выручать молодых двинулись и на меня бросились один за одним. Я и их за пазуху склал. Староста ветряной громом раскатился, в меня штормом ударился, я и шторм смял. Наловил всяких разных ветров: суховейных, мокропогодных, супротивных, попутных. Ветрами полну пазуху набил. Ветры согрелись, разговаривать стали, которы поуркивают, которы посвистывают. Я ворот у рубахи застегнул, пояс подтянул, ветрам велел тихо сидеть, громко не сказываться. Сказал, что без дела никоторого не оставлю.
На поветь воротился – на мне рубаха раздулась: кабы не домоткана была рубаха, лопнула бы. Жона оглядела меня, кругом обошла, руками развела.
– Чем ты ек разъелся, поперек шире стал?
– Не разъелся, а ветром подбился.
Вытряс я ветры в холодну баню, на замок запер. Двери палкой припер. Это мой ветряной запас. Коли в море засобираюсь сам али соседи, я к судну свой ветер прилаживаю. Со своим ветром, всегда попутным, мы ходили скорее всяких пароходов. В тиху погоду ветер к мельничным размахам привязывали, ветром белье сушили, ветром улицу чистили и к другим разным домашностям приспособляли. У нас ветер малых робят в люльках качал, про это и в песне поют:
Прибежал поп Сиволдай, чуть выговариват:
– Чем ты, Малина, дела устраивать, без расходу имешь много доходу? Дакосе мне этого самого приспособления.
У меня в руках был ветряной обрывок, собирался горницу пахать, я этот обрывок сунул Сиволдаю: на!
Попа ветром подхватило, на мачту для флюгарки закинуло. Сиволдай за конец мачты зацепился. Ветер озорник попался, не отстает, широку одежу поповску раздул и кружит. Сиволдай что-то трещит по-флюгарошному. Долго поп над деревней крутился, нас потешал. Только с той поры поповска трескотня на нас действо потеряла, мимо нас на ветер пошла, мы слушать разучились.
На Уйме кругом света
Взбрело на ум моей бабе свет поглядеть. Ежеденно мне твердит:
– Хочу круг света объехать, поглядеть на людско житье и где что есть. Да так объехать, чтобы здешних новостей не терять, чтобы тамошно видеть и про здешно знать: кто на ком женится, кто взамуж идет, у кого нова обнова, у кого пироги пекут.
– Баба, ты в город поедешь на полден – уемских новостей короба накопятся. Тебе все на особицу надобно – и тут, и там все знать! Как так?
– Как сказала – так и делай, от свого не отступлюсь!
Я уж давно вызнал: с моей бабой спорить – время терять и себе одно расстройство.
Запасны ветры сгодились для дела. Я под Уймой в разных местах дыр навертел, а в дыры ветров натолкал. Уйму ветрами вызняло высоко над землей. С высоты широко видать.
Бабы забегали, заспорили, которой конец деревни носовой, которой кормовой? Остроносы кричат, что ихно место на носу, с носу перьвы все высмотрят, все всем расскажут.
Попадья со сватьей Перепилихой в большой спор взялись, чуть не в драку, которой кормой быть? Попадья кричит:
– Толще меня нет никого, про меня все говорят: шире масленицы. Я и буду кормой.
Перепилиха не отступает, на весь свет кричит: