Наверно, было в этот раз что-то необычное, слишком решительное в моем тоне. И Елена Семеновна сказала:
— Про ту женщину забудь. Она зашла случайно, тут ей делать нечего. Но насчет тебя мы точно выяснили, Гуля. Ты наша, только наша. Папы и мамы у тебя нет, зато мы все тебя очень любим…
Но я слышала в словах ее только одно: „Точно выяснили… Папы и мамы у тебя нет… мамы у тебя нет…“
Елена Семеновна никогда нас не обманывала, и я ей поверила. У меня больше не оставалось надежды, что кто-то возьмет меня за руку и мы вместе пойдем домой, к моим единственным папе и маме, к моим куклам…
Теперь, когда в детдоме поднимался шум, а девочки и ребята бежали чистить ботинки или приглаживать волосы к приходу гостей, я пряталась в самой дальней спальне, чтобы меня не могли найти.
Позже, когда я уже училась в восьмом классе, у меня вновь вспыхнула искорка надежды. К девочке, которую все считали круглой сиротой, потому что родители ее якобы погибли в годы войны, вдруг приехал папа. Отыскал ее и увез. Эта история так подействовала на меня, что я опять стала строить разные догадки, и любая из них казалась мне вполне правдоподобной. В самом деле, а вдруг и меня кто-то разыскивает, думает обо мне, тревожится, не спит ночами?
Я пошла посоветоваться с воспитательницей.
— Хорошо, — сказала Елена Семеновна. — Ты уже большая и смышленая девочка. Посмотри сама свое личное дело. Конечно, вполне возможно, что найдутся твои родственники, а пока что попробуй написать розыскное письмо.
Я обрадовалась, но оказалось, что сначала еще нужно отыскать в архиве мое личное дело.
Вот что я узнала из него.
В 1942 году, в июне, один солдат принес меня в санчасть неподалеку от небольшого селения на Северном Кавказе. Было написано, что солдат этот — высокого роста, широкоплечий, с черными усами.
По-русски он говорил плохо. Санитар, который принял меня, чтобы оказать первую помощь, коротко записал разговор с солдатом уже после его ухода.
„Как зовут девочку?“ — спросил санитар.
„Мой дочь есть Гульзар, пиши Гульзар, имя Гульзар“, — ответил солдат.
„А вы сами кто будете?“ — спросил санитар.
„Кто я? Каракалпак. Я — солдат-каракалпак“, — ответил тот.
Удивительное дело! Записано все было наспех, а перед моими глазами ясно возникала картина того, что произошло тогда в полевой санчасти. Подпись санитара была неразборчива, но мне стало казаться, что это была девушка — очень уж подробно и старательно этот усталый человек позже дополнял свою запись, видимо припоминая все рассказанное солдатом.
Сначала я внимательно прочитала графы анкеты. В графе, где спрашивается про имя, было записано: „Гульзар“. В графе о фамилии: „Каракалпакова“. Отчества принимавший вообще не поставил — должно быть, не успел спросить у солдата, как его зовут. В графе о национальности было написано: „Русская“.
Вот и все. А потом шло „примечание“, подробное, похожее на запись из дневника:
„Судя по отдельным малопонятным фразам и жестам, солдат подобрал девочку среди убитых и раненых возле опрокинувшейся машины, которая налетела на мину. Очевидно, в машине ехали эвакуированные. По словам солдата, там были исключительно женщины с детьми, старухи и старики. Удивительно, как солдат сумел выбраться с девочкой: каждого из уцелевших пассажиров этой машины, кто пытался поднять голову тут же пристреливал фашистский снайпер. Солдат услышал плач ребенка и вопреки окрику командира: „Ложись!“ — побежал к машине. Он добрался до раненых, вытащил ребенка из-под трупа матери и пополз обратно. Девочке суждено было жить: снайпер промахнулся. Но, по словам солдата, когда он отполз от машины метров на пятнадцать, в небе появились вражеские самолеты. Началась бомбежка. Солдата и девочку засыпало землей. Они бы погибли, если бы их не отрыли другие солдаты, бросившиеся на помощь. Опрокинутая машина, раненые, что остались возле нее, были буквально разорваны в клочья. Солдат заметил у девочки, которая прижималась к его груди, кровь на лице. У нее был поранен глаз. Солдат отнес девочку в блиндаж, промыл ей глаз, сделал перевязку, разорвав свою рубашку. Два дня он делил с девочкой паек, разжевывал хлеб, вливал ей в рот чай и щи. На третий день, перед атакой, командир приказал отнести ребенка в санчасть. Отдавая девочку, солдат говорил, что заберет ее к себе домой, когда будет возвращаться. Он объяснял, что ни за что бы ее не оставил, если бы не приказ…
…Солдат свою дочь сдает временно, а когда будет возвращаться, непременно заберет ее с собой“, — так заканчивалось это примечание.
И снова я пришла к нашей воспитательнице, рассказала ей о прочитанном. По лицу ее я видела, что она все это знает не хуже меня, но мне хотелось повторить заново каждую подробность, точно за этим могло появиться нечто новое, очень важное…