По возрасту меня давно следовало сосватать, как-никак семнадцать стукнуло, к восемнадцати подбираюсь, но две смерти, одна за другой, и траур, объявленный по этому поводу, продлили мою свободу. Война же вовсе убрала этот вопрос из нашей жизни. Мама по привычке пыталась рассуждать со мной о перспективных молодых людях, но похоронки, приходящие в дома наших соседей, делали эти разговоры бессмысленными. Война не щадила никого, не делая исключений между графом или простым крестьянином.
Эти дни мы жили новостями с фронта. Война еще не вошла в наш дом, она угрюмо топталась у порога, а мы притворялись, что не слышим её тяжелого дыхания, не видим злобного оскала за окном. Мы вставали, улыбались за завтраком, подбадривая друг друга, а сами с замиранием сердца прислушивались к звукам пустого дома: не раздастся ли звонок в дверь, а следом испуганный вскрик горничной, и не ляжет ли могильным камнем на стол похоронка.
Новости с фронта с трудом прорывались сквозь ложь газетных страниц. Наши завязли под Гороховцем, отступили от Вэльмы. Особо тяжелые бои шли за реку Величко. Убитые, раненые. Сколько? Слухи множились, ужасая цифрами.
Дзынь! Чашка с кофе выпала из маминых рук, заливая белоснежную скатерть уродливым пятном. Вестник, который она держала в руках, мелко задрожал, опустился на стол. Мама подняла на меня побелевшее лицо, в черных глазах застыл ужас, бледные губы зашевелились, точно она пыталась что-то сказать и не могла. Пара глубоких вдохов.
- Собирайся, - выговорила, наконец, - мы срочно уезжаем. Укроемся у Риштеров.
- Зачем? - я недоуменно подняла брови. Солнечное теплое утро, по-летнему яркое и сочное, несмотря на начало сентября, никак не вязалось с тревогой. Оно, как и я, не понимало, куда, зачем, а главное, почему нам требуется срочно сорваться с места.
Взгляд скользнул по вестнику, брошенному на стол, зацепился за заголовок. Я развернула газету к себе.
«Семьи предателей должны быть уничтожены!» красовалось на первой странице. Мне хватило пары минут, чтобы быстро пробежаться по статье.
Четыре поколения разделения - не такой уж большой срок для родственных связей. Один язык, одни обычаи заставляли многие аристократические семьи искать женихов или невест в Северной Шарналии. И теперь эти родственные связи грозили обернуться настоящей бедой.
- За тобой придут, я знаю.
Я тоже это знала. Мое имя будет внесено в первую сотню на зачистку. Отец, брат? Страх холодной змеей обвился вокруг сердца. Мы даже не уверены, живы ли они сейчас. Последнее письмо от отца получено две недели назад. Коснется ли их зачистка или это лишь способ взять родственников северных шарнальцев в заложники, чтобы те подняли бунт против своих? Если даже и так, ход глупый и рисковый. Знать скорее разозлится и станет мстить, чем будет плясать под указку южан.
Быстро глянула на дату вестника - двухдневной давности. Сколько времени понадобится, чтобы приказ дошел до ближайшей тайной канцелярии? День. Еще день на поиск нужных людей. Я же ведьма и без магов ко мне побояться сунуться. Значит, арест сегодня. Ближе к обеду.
Зло улыбнулась. Живой я им в руки не дамся.
Мама тоже просчитала дату, подняла на меня беспомощный взгляд.
- Сегодня.
Я кивнула. Сейчас девять. Наш тучный губернатор встает не раньше одиннадцати. Приказ, приказом, но без присутствия местных властей арест благородной особы производить никто не будет. Свои же потом заклюют. Вот если бы вначале меня королевским указом титула лишили, тогда другое дело. Отряд стражников и повязали бы, как простую крестьянку без лишних сантиментов.
Пусть самое позднее к десяти они добудятся губернатора, тот все равно без завтрака никуда с места не двинется, итого одиннадцать. Еще полчаса, чтобы добраться от Танилграда до нашего дома. У нас часа три, не больше.
Пока рассуждала, мама поднялась с места, обошла стол. В руках блеснуло лезвие небольшого кинжала - подарок свекра, с которым она последнее время не расставалась, нося на поясе.
- Прости, - взмах руки и исчезает тяжесть на затылке, голове становится легко-легко, а на шею падают обрезанные пряди, - я сожгу её, - мама отступает, крепко сжимая в руках мою косу.
Сердце болезненно сжимается. Обрезать волосы - это словно потерять честь. Стать падшей, преступившей закон. Хотя какая разница? Я уже вне закона.