Экспедиция тронулась в путь 11-го сентября в 11 часов вечера. Суровые условия плавания в Южном Ледовитом океане вскоре дали себя почувствовать. Но ветра и стужи мало смущали отборный экипаж, состоявший из старых морских волков. В первые дни глава экспедиции был молчалив и сосредоточен, однако вскоре преодолел это настроение и сделался очень общителен. С особой заботливостью относился он к своему молодому другу, ботанику экспедиции Джустусу Квоньяму. Злополучный влюбленный все еще пребывал в самом кислом состоянии духа, и было даже заметно, что ему день ото дня становилось все хуже и хуже. Его черная меланхолия все усиливалась, и во время пребывания в Буэнос-Айресе за ним приходилось даже присматривать: возникло подозрение, что его неудержимо тянет на родину, к мучительнице его сердца, и что в один прекрасный день он не совладает со своими чувствами, сядет на первый попавшийся пароход и умчится в Филадельфию.
Но когда, наконец, тронулись в путь, Квоньям несколько оправился и отвлекся от мрачных дум. Этому отчасти способствовал Макдуф, сосредоточивший на нем свои дружеские и врачебные заботы, отчасти — текущие работы по ботанике и роль переводчика, которую ему пришлось на себя взять. Мы уже упоминали о том, что из всего состава экспедиции только он один свободно говорил по-испански, и потому все объяснения с Мендезом Лоа велись через него. Это их сразу сблизило между собой. До прибытия к Земле Грэхема Мендезу Лоа нечего было делать на судне. Он был совершенно свободен и, изнывая от скуки, весьма охотно болтал с ботаником, описывая ему в величайших подробностями охоту на тюленей.
Макдуф большую часть времени проводил в лаборатории. Он обычно наглухо запирался в ней со своим неизменным Манфредом Свифтом. Что они делали там вдвоем, о чем говорили, — этого никто не знал.
День за днем продолжался долгий путь. В одну темнейшую ночь с судна увидели вдали яркий огонек. Это был маяк Аньо-Нуово, — последний светоч цивилизации, мелькнувший перед экспедицией. С этого момента она вступала в дикую полярную область. «Эмма Пауэлл» теперь держала курс от мыса Горна к Шетландским островам. Начались буйные ветра, судно жестоко трепало, и непривычные к морю члены экспедиции терзались морской болезнью. Особенно доставалось от нее несчастному зоологу Гардинеру, чье состояние начинало внушать тревогу.
30 сентября впервые увидели пловучие льды. Судно приближалось к громадному айсбергу. Эта гора льда выдавалась из воды на 200 сажен и на такую же глубину уходила в воду. Ее длину и ширину не было возможности определить даже приблизительно, поскольку весь айсберг нельзя было окинуть взглядом. Судно потратило не менее трех часов на то, чтобы осторожно обойти эту громадину. Когда айсберг остался позади, лейтенант Беннет вскричал:
— Эта льдина была едва ли больше 10 миль в длину… Это что! Такие ли еще горы мы увидим…
Предсказание Беннета много раз оправдывалось впоследствии, но скоро все члены экспедиции привыкли к зрелищу пловучих ледяных гор, слишком обычному в тех местах, куда они забрались. С таким капитаном, как Кимбалл, человеком осторожном, внимательном, спокойном и глубоко знающем свое дело, опасность столкновения с айсбергами сводилась к нулю. Таков же был и его помощник, лейтенант Беннет. Очень важные услуги оказывал теперь и Мендез Лоа. Он много лет плавал в этих местах на своем маленьком судне, и его опыт оказался драгоценным. Чем дальше подвигались к югу, тем более скученно выступали навстречу судну айсберги. Около 14 октября стало невозможно различать, какие ледовые горы стоят на месте и какие носятся по океану. Примерно в это же время на западе начали обрисовываться какие-то очертания, напоминавшие землю. Очевидно, судно приближалось к южному полярному материку. Об этом свидетельствовали и морские карты, да и Мендез Лоа подтверждал это. Вскоре «Эмма Пауэлл» прошла мимо группы больших островов. Температура быстро падала, но экипаж, прекрасно снабженный теплой одеждой, нисколько не страдал от стужи. Вдобавок, все знали, что в южном полушарии наступает лето, и, утешаясь этой мыслью, некоторые члены экспедиции вздумали пощеголять в более легкой одежде. В числе неосторожных был и зоолог Гардинер. За это он и поплатился. Утром 20-го октября у него проявились явные признаки воспаления легких.
Профессор Макдуф нисколько не был этим удивлен.
— Я его предупреждал, — сказал он, пожимая плечами. — Но ведь эта молодежь ничего не хочет слушать. Ну, надо как-нибудь выручать его. А между тем, что тут поделаешь, в особенности в такую собачью погоду!
А погода, в самом деле, с каждым днем становилась все хуже и хуже. Начались снежные бури, не унимавшиеся по несколько часов подряд. За бурями последовала гроза со страшным ливнем, а на другой день опять повалил снег. Так продолжалось несколько суток.
Наконец, небо прояснилось, ветер стих. Наступила хорошая погода, и судно благополучно дошло до островов Петерманна.
В последние два дня Мендез Лоа почти не спал, опасаясь пропустить место, которое искала экспедиция. И вот настал долгожданный миг: старый аргентинец вдруг вздрогнул, выпрямился и, протягивая руку к ледяным вершинам, едва видневшимся вдали, громко воскликнул:
— Вот оно! Мы должны плыть туда!
Немедленно определили географическое положение. Вычисления показали, что в тот момент судно находилось под 65 градусами южной широты и 64 градусами западной долготы. Доктор Макдуф уже распорядился отправить шлюпку, чтобы разведать безопасный путь к месту, указанному Мендезом Лоа. Но аргентинец попросил обождать. Он не был вполне уверен.
— Я вижу, — сказал он, — две ледяные горы, но я не замечаю той цепи гор, которая должна быть за ними. Тут недолго и ошибиться. Не надо спешить. Нужно спуститься к югу еще на один градус. Мне теперь припоминается, что мы тогда находились несколько южнее, и что к западу от нас лежали Бискоуские острова.
Было решено последовать совету аргентинца. Оказалось, что он был прав и был просто обманут случайным сходством. Оно и понятно: все эти островки, проливы, обледенелые скалы сплошь и рядом выглядели совершенно одинаково. Снеговой покров сглаживал все формы и придавал им гнетущее однообразие.
А среди экипажа уже начинался ропот. Матросы поговаривали о том, что хитрый аргентинец просто-напросто надувал профессора и издевался над ним. Все знали, какое огромное вознаграждение обещал ему Пауэлл. Но никто не был уверен, видел ли Мендез Лоа на самом деле ледяную пещеру с замерзшими трупами, а, главное, хорошо ли запомнил, где она находится, и может ли указать к ней дорогу. Если Лоа не в состоянии дать эти указания, судно, очевидно, будет зря блуждать среди этих мрачных льдов все лето, а когда лето окончится, волей-неволей придется повернуть обратно на север, так как экспедиция не подготовлена к зимовке. Этим все предприятие и завершится. Хитрый аргентинец ни за что ни про что положит себе в карман 5.000 золотых. Так судачили между собой матросы.
Боцман Давид Скотт особенно усердно поддерживал в экипаже сомнения в честности Мендеза Лоа. Он невзлюбил аргентинца с первой минуты появления тюленелова на судне. Капитан сообщил об этих толках среди матросов доктору Макдуфу, но тот отнесся к ним очень спокойно. Он знал, что такие разговоры всегда поднимаются среди экипажа, когда цель экспедиции остается неопределенной и неясной для самого ее вождя. Знаменитым примером такого настроения людей служила ему экспедиция Христофора Колумба. Сам же он был уверен, что аргентинец говорил правду. Он не сомневался в том, что старый ловец тюленей действительно набрел на страшную могилу и видел ее на самом деле, а не во сне. Кроме того, он принимал в расчет, что от простого охотника, да еще и потрясенного неожиданным зрелищем, нельзя было требовать совершенно точных указаний. Макдуф и не требовал от Мендеза Лоа ничего сверх того, что старый моряк ему сообщил. Он счел небесполезным поговорить об этом с Мендезом и успокоить аргентинца: профессор предполагал, что, хотя разговоры матросов и велись на незнакомом Лоа языке, тот все же ощущал царящее вокруг враждебное настроение.