Вскоре на сцену явился главный безумец, Мендез Лоа, которого поспешил освободить из карцера повар Смит. Увидав перед собой профессора и Манфреда, он взвыл, как дикий зверь, и бросился на них с револьвером в руке.
Но Торн был настороже. Быстрым и ловким движением он вырвал у аргентинца револьвер.
Тогда Мендез завопил, призывая гнев Божий на головы убийц Квоньяма.
— Слушайте, слушайте![7] — кричали Смит и Домбартон, оба полумертвые от ужаса.
А Мендез завывал:
— Я слышу голос, что заглушает рев урагана! Я слышу голос, что заглушает гром! Слышите вы голос несчастного Квоньяма? Видите его самого? Вот он, вот он!.. Смотрите все!.. Вот он, пришедший с того света, чтобы отомстить за себя! Слушай, старик! Он велит тебе отдать ему его сердце!
Глаза всех матросов обратились в те сторону, куда указывал бесноватый аргентинец, а тот продолжал вопить, словно обратившись в Квоньяма:
— Убийцы, убийцы! Отдайте мне мое сердце! Мое сердце, презренные, которое вы у меня отняли! Отдайте мне мое сердце, прежде чем я, по велению Божию, брошу вас на дно моря со всем вашим нечестивым экипажем!
Американцы, потрясенные катастрофой и мыслью о неминуемой гибели, заразились бредом бесноватого и в один голос завопили:
— Я слышу его! Я вижу его! Вот он, жертва проклятых убийц! Убийцы, убийцы!..
И все эти одержимые, в пароксизме острого помешательства, готовы были ринуться на профессора и его ассистента.
Аргентинец буквально жаждал их крови и возбуждал других. Судно тонуло, ему оставалось несколько минут до гибели, а экипаж готовился к поножовщине, к истреблению друг друга…
Мендез Лоа уже собирался ринуться на Макдуфа, чтобы схватить его за горло. Смит бросился на Манфреда.
Богатырь Торн мощной рукой дважды взмахнул своим ножом, и оба окровавленных фанатика покатились по палубе.
Но все, кто был заодно с ними, в свою очередь накинулись на Торна и его кочегаров.
Завязался отчаянный бой, в котором люди успели покончить друг с другом прежде, чем ураган и море покончили с ними и их судном. В реве бури глухо гремели револьверные выстрелы. Но пули летели, куда попало, потому что отчаянная качка не давала как следует прицелиться. Враги поняли бесполезность пальбы и взялись за ножи. А ножами матросы владеют превосходно.
Один за другим пали Скотт, Домбартон, Черч, Адамс. Один Торн стоял твердо.
Макдуф и Манфред, позеленев от страха, молча смотрели на осатаневших людей, на их взаимное истребление. А ураган все продолжал свою разрушительную работу. Среди воцарившейся тьмы невозможно было рассмотреть капитанский мостик. Но Кимбалл и Беннет все еще держались на нем, и кричали слова команд, не зная, слышит ли их кто-нибудь и исполняют ли их приказы…
«Эмма Пауэлл» быстро кружилась, увлекаемая ураганом, и вскоре начала исчезать в бездне океана…
— Профессор, профессор! — изо всех сил кричал Манфред над самым ухом Макдуфа. — Профессор, вы видите его?.. Слышите его голос?.. Слышите?.. Слышите?..
— Кто?.. Что?.. — отозвался наконец старик, щелкая зубами от холода.
— Голос призрака!.. Видите, вот он, вот он!.. О, как мне страшно и как стыдно!.. Да взгляните же!.. Неужели вы не видите?.. Ведь это он… призрак Квоньяма!.. Слышите, как он вопит: «Убийцы, убийцы, отдайте мне сердце, которое вы украли у меня!..» Неужели вы не слышите?!..
Старик вперил в него свой острый, хищный взгляд, разразился ужасным хохотом и вскричал!
— А! А!.. Это наш ботаник тут шляется!.. Ну, не прав ли я был, Манфред?.. Я же вам говорил, что он еще не умер!.. И не думал умирать!.. Ха, ха, ха!!..
XX
НА ОСТРОВКЕ
Лейтенант Уррубу на своей канонерке «Азуль» долго поджидал «Эмму Пауэлл» у южной оконечности американского материка. Так прошли летние полярные месяцы — декабрь, январь — а судно экспедиции все не появлялось. Предчувствовалось что-то недоброе… Уррубу решил углубиться дальше на юг, хотя это было небезопасно для него самого, так как лето заканчивалось. Надо было спешить, чтобы успеть оказать помощь экипажу «Эммы Пауэлл», да и самому до зимы выбраться из негостеприимных вод Южного полярного моря.
К 9-му февраля «Азуль» зашел уже далеко на юг и углубился до 66° южной широты. Уррубу шел не наугад; он приблизительно знал, какие места должна была посетить экспедиция, знал путь, каким она собиралась пойти обратно, и двигался прямо ей навстречу.
В этот день часовой на мачте дал знать о том, что вдали виден шест с какой-то тряпкой, развевающейся на ветру. Подошли ближе и различили какое-то растерзанное ветром красное полотнище, развевающееся над грудой обломков. Уррубу стал на якорь, а к крошечному обледенелому островку, на котором был водружен сигнал, отправил шлюпку с людьми.
Подойдя к островку, люди увидали темную массу, похожую на часть разбитого судна. Взбежали туда, осмотрели все, но никого не нашли. Пустились на поиски в окрестностях и набрели на двух человек, сидевших рядом на свежевыпавшем снегу.
Оба они были живы. Это были профессор Макдуф и его ассистент.
Это были профессор Макдуф и его ассистент…
Старик не обратил никакого внимания на появившихся внезапно людей, не отвечал на их восклицания и вопросы, даже не взглянул на них. Зато его товарищ проявил самое бурное оживление.
— Вы одни?.. — спросил офицер, приведший шлюпку, угадав в общих чертах всю ужасную драму, приключившуюся с «Эммой Пауэлл».
— О, да, да, одни!.. Он да я! — ответил Манфред в необычайном, почти эйфорическом возбуждении. — Одни, одни!.. Только, знаете, он ведь совсем рехнулся, бедняга!.. Ну, здравствуйте, коли пришли сюда!.. Вот, не хотите ли закусить, выпить?..
И он указал аргентинцам на ящики с консервами и бочонки с напитками. Тут были, среди прочего, два ящика с фигами: в одном их было еще много, в другом лишь две-три горсти.
— Это мой календарь! — с гордостью пояснил Манфред. — Видите ли, я каждый день перекладывал из этого ящика в тот по одной фиге. Вот, сосчитайте, сколько их тут, видите?.. Шестьдесят пять… Ну вот, значит, мы тут живем уже 65 дней.
И он принялся с жадностью пожирать фиги и консервы, запивая их, чем попало. Видимо, он был страшно голоден.
— Мы ведь в последние дни ничего не ели! — объяснял он свой чрезмерный аппетит. — Решили было помереть от голода… Надоело, знаете, торчать тут так, зря!.. Ну, а теперь другое дело…
И Манфред продолжал уписывать за обе щеки.
— Так вы одни только спаслись? — снова спросил офицер, пораженный этой картиной страшного бедствия и убогим видом переживших его людей, очевидно, тронувшихся умом.
— Одни, одни!.. Шестьдесят пять дней!.. Вон, видите, фиги-то!.. Сосчитайте…
— Но что же произошло с судном?..
— Крушение, крушение, полнейшее крушение! — отвечал Манфред своим наводившим страх, оживленным, едва ли не радостным голосом. — Вон обломки-то плавают!.. Как вы на них не наткнулись?..
— Что же, была бур я, ураган?..
— Циклон, лейтенант, циклон, и, знаете, великолепнейший, бесподобный циклон! Все переломал вдребезги… Мы стояли на якоре, вон там, неподалеку от Ледяной могилы…
— Значит, вы ее нашли?
— Ну вот, еще бы не найти!.. А поглядели бы вы на трупы! Один восторг! Так сохранились во льду, что просто заглядение! Словно кто-то нарочно приготовил их для нашего знаменитого и славного эксперимента, который обессмертил наши имена!
— Какого эксперимента?
— Опыта пересадки сердца!
— Сердца?..
— Ну как же! Ведь он у нас ожил, и жил больше месяца!.. Он был заморожен… понимаете… Кусок льда!.. Ну, осторожно его отогрели, он оттаял, и затем мы пересадили в него сердце, а сердце взяли у Квоньяма.
Лейтенант переглянулся со своими людьми. Все они поняли, что дальнейшие разговоры с этими людьми были пока что бесполезны. Один молчал, как немой, а другой хоть и разглагольствовал, но от его слов было не больше пользы, чем от молчания его товарища.
7
О hear, hear, — обычный возглас англичан, когда слова оратора производят на слушателей сильное впечатление.