Но тут же опустил руки, как только сзади хлопнула дверь. И улыбка его погасла, превратившись в брезгливо-злобную маску.
– Ну что, родственник, поговорим?
Студент судорожно кивнул.
Никита Сергеевич пододвинул к себе стул, сел.
– Хочу услышать кто ты, откуда? Откуда все вы? Сколько вас? И где собираетесь, если по стране разбежались? Должна же быть какая-то точка сбора. Расскажешь?
– Не понимаю, – замотал головой Студент, – Я истопником в бане работал…
– Не хочешь… Ладно, черт с тобой, тогда по бане. Меня интересует, все что ты слышал и видел. В общих чертах я знаю, но меня интересуют подробности. Кто что говорил, с кем и при каких обстоятельствах – насколько был пьян, когда трепался или на трезвую голову? Это расскажешь?
Студент напрягся. Это, наверное, можно. Для того его Крюк в баню и определил. Это никому не навредит, может даже поможет, особенно если немного приврать.
– Про баню – могу. Там много о чем говорили. А что интересует?
– Не изображай идиота! – прикрикнул Хрущев, – Все ты понимаешь. Что они говорили против партии, против страны, против меня лично.
А это – пожалуйста. Студент с удовольствием стал вспоминать разные, которые слышал, словечки. И от себя добавлял.
– Называли вас тупой деревенщиной, недоумком, свиньей в косоворотке, палачом, и еще – ж…й с ушами, – это Студент произнес с особым удовольствием.
– Хватит, заткнись! – Хрущев пошел красными пятнами, – Это к делу отношения не имеет, – Что они говорили про заговор?
– Было такое. Говорили, что Жукова надо на страну ставить, что он не в пример ушастой… то есть, простите, вам, сможет страну поднять и от врагов защитить, что за ним армия и почти весь генералитет и надо с ним всерьез поговорить и убедить.
– А с ним говорили?
– Кажется – да. Потому что вначале собирались, а потом звучало, что он обещал подумать. И еще других генералов называли, если Жуков откажется.
– Кого конкретно?
– Я теперь вот так, сразу, все не припомню. Мне подумать надо.
– Думай! – Хрущев резко поднялся со стула, – И о себе подумай, как будешь дальше жить. Если будешь. Коли что забудешь или упустишь, то соучастником пойдешь, а это дело расстрельное. Сколько тебе надо времени, чтобы память освежить?
– Не знаю, может быть завтра.
– Хорошо. Я подожду. Но если не завтра то, разговор будет иной – с пристрастием. И тут уж не обессудь – придется тебе сильно помучиться. Когда дело идет о заговоре, об угрозе существования страны, никто с тобой церемонится не станет. Надеюсь, это ты понимаешь?
Студен угрюмо кивнул.
– А для всех, – Хрущев кивнул на дверь, – Помни, что ты родственник мне, который в уголовщину вляпался по самые… и мамка твоя или папка за помощью ко мне обратились. А я – не отказал, по доброте душевной. И от этого – ни на шаг. Мы – родственники, я тебя – спасаю. Что другое ляпнешь, пойдешь под следствие по делу о воровстве на Базе, а там, в камере, может быть, с верхней шконки упадешь и разобьешься. До смерти. Всяко бывает.
– Я понял. Вы – мой родственник.
Хрущев дернулся.
– Ты – мой, а не я – твой. Соотноси – кто ты, а кто я. Еду тебе приносить будут, сортир там, в углу, за дверью. Надумаешь что с собой сделать – то и хрен с тобой, горевать не стану. А если с башкой, то я тебя обратно в баню определю, чтобы ты слушал и все что слышишь докладывал. Мне верные люди нужны, докажешь свою преданность, поверю тебе – не обижу. Понял ли?
Опять молчаливый кивок.
– И еще, – Хрущев хищно улыбнулся, – На своих «геологов» не надейся – пустое это. Нет их. Не захотели договариваться и преставились. Все. Там, в лесу. Может кто еще по стране бродит, но только не долго им… Так что, ты теперь точно – сирота и кроме меня, у тебя защитников нет. Не веришь? Или может тебе пару голов твоих приятелей сюда принести для опознания? Нет? Тогда думай, родственник, на то у тебя башка на плечах. Пока.
Хрущев подошел к двери, стукнул, ему открыли. Уже на пороге он обернулся и сказал отеческим тоном.
– Как же ты мог – эх! Мать с отцом подвел и всех нас. Стыдно! Сиди теперь, думай, чего сотворил… – махнул рукой и ушел тяжко вздыхая…
Уж такой непутевый родственник, такую глупость сотворил…
Глава 47
– Река, рыба, избы с печкой по-черному – не пойдет. Нельзя всю жизнь по лесам прятаться. До зимы, зиму – согласен. А после? Потому что есть болезни, из нас половина вон кашляет, легкие выворачивая. А дальше?.. Дальше хоронить друг друга будем, пока кто-то один не останется. А, главное, бессмысленно это. Человек жив, пока цель имеет. Сидел я с беляками, которые с Крыма в Турцию драпанули. У них там целый город был и жили они по-военному распорядку – построения, маневры, учеба. В церковь на службы ходили. И вроде ничего. С год. А только понимать начали, что впереди ничего их не ждет, что обратно на белом коне под знаменами не вернуться и в Москву златоглавую победителями не въехать. И скисли. Опускаться начали, болеть, умирать, как мухи. Там целое кладбище образовалось. Цапаться стали, за оружие хватаясь. А после разбежались, кто куда. Невозможно без цели. Тут или во имя чего-то страдать, либо в семье отдушину находить. Сможем мы сюда жинок притащить и детишек растить?