Эрика с трудом ориентировалась в городе, пробираясь через Гётеборг в направлении Серё. Она хорошо узнала город, проучившись здесь четыре года, но в то время у нее не было машины, так что теперь, сидя за рулем, она воспринимала Гётеборг как белое пятно на карте. Если бы она сейчас ехала по велосипедным дорожкам, все было бы намного проще. Кроме того, Гётеборг оказался настоящим кошмаром для нее как для водителя: куча улиц с односторонним движением, прорва развязок, забитых машинами, и доводящие до инфаркта звонки трамваев, которые неожиданно возникали словно из ниоткуда и со всех сторон. К тому же у нее появилось предчувствие, что любая дорога обязательно приведет ее в Хисенген, и стоит ей сделать хоть один неправильный поворот, как она неизбежно окажется там.
Хенрик подробно объяснил Эрике, как ей лучше проехать, и, как оказалось, объяснил настолько хорошо, что Эрика на этот раз с первой же попытки смогла не заехать в Хисенген.
Дом превзошел все ее ожидания: пред ней предстал огромный белый особняк конца девятнадцатого или начала двадцатого века с видом на море и небольшой беседкой, которая обещала наслаждение теплыми летними вечерами. Сад, который лежал закутанный плотным белым снежным покрывалом, был отлично распланирован и, несмотря на свои размеры, производил впечатление отлично выполненной искусным садовником работы.
Она проехала по ивовой аллее, затем сквозь ворота высокой решетчатой изгороди и остановилась на засыпанной гравием площадке перед домом.
Каменная лестница привела ее к массивной дубовой двери. Ничего похожего на современный звонок не было и в помине, и ей пришлось грохнуть здоровенной дверной колотушкой. Дверь тут же открылась. Она уже была готова к тому, что ее встретит горничная в накрахмаленном до хруста переднике, но вместо этого оказалась нос к носу с мужчиной — как она тут же поняла, самим Хенриком Вийкнером. Он смотрелся просто до неприличия хорошо, и Эрика была рада, что, перед тем как выехать из дома, уделила своей внешности несколько больше времени, чем обычно.
Она шагнула в огромный холл, который, как она быстро прикинула, был больше, чем вся ее стокгольмская квартира.
— Эрика Фальк.
— Хенрик Вийкнер. Насколько я помню, мы уже встречались прошлым летом. В кафешке там внизу, рядом с площадью Ингрид Бергман.
— В «Кафе Брюгган». Да, совершенно верно. У меня ощущение, что с прошлого лета прошла целая вечность, особенно когда подумаешь про такую погоду, как сейчас.
Хенрик пробормотал что-то вежливое в ответ. Он помог ей снять куртку и рукой указал в сторону салона в конце холла. Эрика осторожно присела на софу, которую, обладая безграничными познаниями в области антиквариата — в том плане, что не знала почти ничего, — в итоге смогла совершенно определенно оценить как очень старую и дико дорогую. Она с благодарностью приняла предложение Хенрика выпить кофе. Пока он организовывал кофе и они обменивались вежливыми фразами насчет ненастной погоды, Эрика исподтишка рассматривала его и констатировала про себя, что Хенрик не выглядит особо опечаленным, но в то же время она знала, что это совсем не обязательно что-нибудь означает: все люди по-разному выражают свою печаль.
Одет он был довольно просто: превосходно сшитая ярко-голубая рубашка от Шинуа и Ральфа Лорен; темные, почти черные волосы подстрижены так, что прическа выглядела элегантной, но не создавалось впечатления, что он пять минут назад вышел из парикмахерской; темно-карие глаза придавали его внешности облик южанина. Сама Эрика предпочитала мужчин более грубой внешности, но тем не менее не могла не признать притягательности и привлекательности Хенрика, который как будто сошел с фотографии из журнала мод. Вдвоем с Алекс они были, наверное, сногсшибательно красивой парой.
— Какой замечательный, чудесный дом.
— Спасибо. Я уже четвертое поколение Вийкнеров, которое живет здесь. Мой прадедушка построил его в начале века, и с тех самых пор он находится во владении нашей семьи. Если бы эти стены могли говорить…
Он повел вокруг рукой и улыбнулся Эрике.
— Должно быть, это прекрасно — чувствовать, что вокруг тебя — вся история твоей семьи.
— И да и нет. В то же время это накладывает и тяжелую ответственность: продолжать идти по стопам отца, ну и все такое.
Он усмехнулся, и Эрике показалось, что он не выглядит особо отягощенным грузом этой самой ответственности. Что касается ее самой, то в этой элегантной комнате она чувствовала себя совершенно не в своей тарелке и вела незримую битву, тщетно пытаясь найти какое-нибудь мало-мальски удобное положение, сидя на этой красивой, но абсолютно спартанской софе. В конце концов она перебралась на самый краешек и очень аккуратно пригубила кофе, который был подан в малюсеньких кофейных чашечках тонкого фарфора. У нее зачесался мизинец от желания оттопырить его, но она сумела противостоять этому порыву. Чашечки как будто специально были сделаны для того, чтобы оттопыривать мизинцы, но она подозревала, что в таком варианте это выглядело бы как пародия на светскую жизнь. Ей пришлось выдержать еще одно сражение с собой перед блюдом с пирожными на столике, и это сражение она успешно проиграла: оно превратилось в дуэль Эрики с пышным, воздушным сахарным пирожным — по ее оценке, десять баллов.
— Алекс любила этот дом.
Эрика как раз размышляла, как бы ей начать подбираться к настоящей причине ее приезда, и была благодарна тому, что Хенрик сам начал разговор об Алекс.
— Сколько вы здесь вместе прожили?
— Собственно говоря, столько же, сколько мы женаты, — пятнадцать лет. Мы встретились, когда учились в Париже. Она изучала историю искусств, а я пытался поднабраться чего-нибудь полезного в области экономики, чтобы хоть худо-бедно справляться с руководством семейным предприятием.
Эрика сильно сомневалась в том, что Хенрик Вийкнер хоть что-нибудь делал худо-бедно.
— Сразу после свадьбы мы приехали домой в Швецию в этот самый дом. Мои родители к тому времени умерли, и пару лет, пока я был за границей, в доме никто не жил. Алекс тут же начала обновлять его, она хотела, чтобы все было превосходно: каждая деталь в доме, каждый кусок обоев, мебель или ковры либо действительно подлинные и остались здесь со времен постройки дома, либо были отреставрированы и получили свой изначальный вид, что-то она купила. Она побывала я даже не могу сказать в скольких антикварных магазинах, чтобы найти именно те вещи, которые были здесь при жизни прадедушки. Ей помогало то, что у нас сохранилась куча старых фотографий, и в итоге результат получился просто фантастический. Одновременно она до изнеможения работала, подготавливая открытие своей картинной галереи. И как она все это успевала, я до сих пор совершенно не могу понять.
— А каким человеком была Алекс?
Хенрик помолчал, ему потребовалось время, чтобы обдумать ответ.