– Постой, как ты сказал? Кастровцы? – усмехнулся Геннадий. – Это почему? Из-за бороды?
– И из-за нее тоже, – кивнул Алиев. – Да и такие же неугомонные. Вон, довел Фидель Кубу до ручки, не без нашей помощи, конечно. А ведь как всех в рай зазывал! Теперь вот эти… Нет чтобы на Афган посмотреть, там эти воины… язык не поворачивается назвать это отродье святым именем… превратили страну в концлагерь… религиозный концлагерь, и всему миру говорят, идите под нас, мы и вам такую жизнь устроим. Пойдете нашим путем, и ваша страна в Средневековье вернется. А потом удивляются, как это люди не хотят их поддерживать. И все свою бескомпромиссность демонстрируют! Но кастровцам время помогло, тогда еще не все узнали, что такое власть слуг гегемона. А вот ваххабитам сочувствие потруднее найти.
– Ну, если все так хорошо, тогда почему ты так… беспокоишься? – в упор спросил Панама. – Покатаются ребята и приедут! Или есть что-то такое, о чем ты не хочешь говорить?
Курбан вздрогнул. Даже не слишком проницательный человек не мог бы не заметить, как тяготит хозяина необходимость утаивать от гостя какую-то неприятную информацию. Геннадию показалось даже, что вот сейчас он отбросит свою скрытность и все расскажет, но тут вмешался Свенсон.
Швед знаками показал Геннадию, что хочет говорить и просит позвать Валерию. Капитан тоже знаками дал понять, что не может пока выполнить его просьбу. Фигура из пальцев обеих рук и содержимое пяти рюмок водки, выпитых за обедом, помогли ему довольно образно изобразить конную прогулку.
– Лера, Герман и Гарун! – несколько раз повторил он во время своей пантомимы.
Мартин кивнул и в ответ приложил кулак к уху. По всей видимости, это должно было означать, что он желает позвонить. Нет проблем! В машине «Инмарсат» с автоматической настройкой на спутник.
– Ноу проблем! – Панама для убедительности поднял ладонь правой руки. – Проблем… ноу! Гоу…авто!
Рыжий капитан встал и, приложив руку к груди, обратился к хозяину дома:
– Извини, брат, иностранец поговорить захотел… нашел время! – Панама хотел предложить перед уходом выпить на посошок, но, вспомнив, что они никуда не уходят, махнул рукой. – Сам понимаешь, начальство. Эх, что за люди, любой разговор поломают! Не понять им нас, русских! Эх, знал бы…
Геннадий не договорил. Тяжелая рука скандинавского гиганта легла ему на плечо. Капитан плюхнулся на то же место, с которого только что встал.
– Ты чего? – всполошился он, но Мартин сделал успокоительный жест рукой, сиди, мол, я сам разберусь. Он протянул руку. Ах да, швед просит брелок дистанционного управления и ключи от машины.
– Ага, вот они… И правда, чего всем ходить? Взрослый человек… сам во всем разберешься! – согласно закивал Панама. – Вот, пожалуйста!
Швед направился к двери, Геннадий посмотрел ему вслед и повернулся к Курбану.
– Вроде бы и мужик нормальный, – он кивнул в сторону окна, – а все не наш… Не понимает вещей элементарных! Ни посидеть с ним за бутылочкой, ни пообщаться… Вот мы с тобой… как люди, сели, выпили, поговорили… ближе стали. Я тебя лучше понимать начал, ты меня… тоже. А Мартин, он как бы и с нами, и нет! Не пьет, с бабами его ни разу не заметил. Странный какой-то. Будь я на его месте, Лерку бы… Ну да ладно, деньги хорошие платит, и на том спасибо! А что не пьет, так нам больше останется.
Панама громко рассмеялся и посмотрел на собеседника. А заметив нетерпеливый взгляд, брошенный тем в сторону ворот, вспомнил, что так и не получил ответа на свой вопрос.
– Так что ты там говорил про ваше озеро? – вкрадчиво спросил он. – Какая беда у вас там завелась?
Курбан медленно повернул голову и посмотрел в глаза гостя. Взгляды встретились, и Геннадий, повидавший многое, не раз ощущавший на себе тяжесть генеральских взглядов, вздрогнул. Господи, лучше бы он не спрашивал, пронеслось в голове капитана. На что ему сдалась эта дурацкая лужа с ее тайнами? Да и какое такое может быть озеро так высоко в горах? Небось запрудили какой-нибудь горный ручей и насочиняли бог весть что… Но почему тогда так помрачнело лицо хозяина дома? Почему так побледнела кожа на костяшках его пальцев, сжатых в кулак? Нет, брат, все не так просто.
– Гена, – горец произносил слова твердо, но было видно, как трудно это ему дается, – ты… вы все мои гости. Я, моя семья, мои дети… мы все несем ответственность за вас. За вашу жизнь, за вашу честь, за свободу… Понимаешь, есть вещи, которые не нужно трогать. Тайны, которые нужно просто принимать и не пытаться разгадать… чтобы не было беды.
Курбан замолчал. Он резким движением схватил со стола бутылку, уверенной рукой, не пролив ни капли, наполнил две рюмки и знаком, без слов, предложил выпить. Панама с готовностью взял свою рюмку и одним глотком отправил ее содержимое в рот.
– Ладно, раз не удалось оградить ваш слух от нашей беды… от проклятия нашего селения, то кое-что я тебе расскажу. Но перед этим предупреждаю, я скажу не все и не все из того, что я скажу, – правда. Потому как сам ее не знаю. Да и отец, от которого я это услышал, тоже, конечно, не все знал. Сам знаешь, когда что-то передается от деда к отцу, от отца к сыну, сами собой появляются вещи, которых на самом деле нет и не было. – Курбан, решившийся наконец открыть душу, стал заметно успокаиваться. – И еще, с того момента, как ты услышишь то, о чем просишь, ответственность за сохранение тайны, за жизнь людей – твоих друзей, моей семьи… всего селения и еще многих других ляжет на тебя. Ты готов взять на себя этот груз?
Кто знает, возможно, если бы Пономарев был трезв, он призадумался бы, стоит ли ему вообще втягиваться в проблемы далекого аула, но выпитое, хотя и не лишило его пока способности думать, бесшабашности прибавило. Решив, что слова в данном случае излишни, Геннадий просто кивнул головой и ударил себя кулаком в грудь. Дескать, он – скала, будет тверд и молчалив что твой гранит.
Курбан кивнул. Было видно, что он никак не может решиться и начать свое повествование.
– Знаешь, – заговорил он после долгого молчания и бросил взгляд в окно, – у каждого народа есть свои предания, свои предрассудки. Свои… страшилки, пугавшие предков еще в те времена, когда не было ни электричества, ни книг. Заканчивался очередной изнурительный рабочий день, и приходил вечер. В горах темнеет быстро, стоит только зайти солнцу – и все, уже ночь. А человек устроен так, что ему нужно не только есть, не только работать… он еще и общаться хочет. Ведь, не будь общения, не будь задушевных разговоров с друзьями, кем ты тогда станешь? Аллах далеко, жить по установленным правилам не всегда выгодно… и только глаза друзей, глаза родственников, перед которыми ты не можешь оступиться, перед которыми ты не можешь поступить так, чтобы потом со стыдом отводить глаза, заставляют тебя каждый день, каждую минуту выверять свои поступки по совести. И если твоя душа чиста, если ты можешь смело держаться как равный среди таких же, как ты, мужчин, вот тогда и начинаются те самые беседы, когда люди передают друг другу самое сокровенное.
Не знаю точно, когда это было, но, как говорят старшие, война с Белым царем тогда только начиналась. Белым царем в горах всегда вашего императора звали… Не знаю, почему Белым, но так уж сложилось. Третий имам, известный всем как Шамиль, еще только начинал собирать людей, и не все сразу поняли, какая большая и долгая битва предстоит и сколько людей погибнет…
Ну и вот, жил тогда один чабан. Звали его Муртуз. Был он человек небогатый, работал на других, но все Муртуза уважали и доверяли ему своих овец. Служил он добросовестно, волки у него оставались голодными, а барашки жирными и ухоженными. Просто удивительно было – вокруг все аулы страдали от серых хищников, а в нашем тишь и благодать. А секрет был в том, что помогали Муртузу его овчарки. Ходили даже разговоры, что собаки так его слушаются, потому что он знает язык собачий. Выдумка, конечно, но что-то за этим было. Понимал, наверное, он душу собачью, вот что. Или волки чуяли, где человек добросовестно сторожит, а где так, для вида болтается. У людей ведь тоже так: вор не сразу в дом или магазин полезет, он разведку проведет, посмотрит, можно дело свое сделать или нет. И если там слишком опасно, ни за что не сунется.