Погоняя собак, Гуннар время от времени странно на меня поглядывал. Может, переживал за меня? Или чего-то опасался? Или мучился мыслями, что же я, на самом деле, собой представляю?
Однако я ни о чем его не спрашивала. Как мы и договорились, я не доставала Гуннара расспросами, а он не лез в душу мне. На тот момент меня это устраивало в нем больше всего.
В первый день нашего путешествия и время от времени позже мы встречали охотников, возвращавшихся на зимовку в родные края. Чаще всего они просто провожали нас удивленными взглядами, но некоторые останавливались, пытаясь нас убедить, что мы сбились с пути и идем прямо на север. Смеясь, мы отвечали, что решили перезимовать на краю света.
Свой восемнадцатый день рождения я встретила в пути. Дул сильный ветер. Я прятала от него лицо, но он задувал прямо в мои хорошенькие варежки и морозил мне пальцы. Впрочем, я не жаловалась. Я была еще очень молода и страстно желала поскорей добраться до тех далеких краев, где нас Гуннаром и малышкой никто не сможет потревожить.
«Гуннар будет заботиться о нашей новорожденной дочери среди бескрайних белых равнин, и там с нами не случится ничего дурного».
Прекрасно помню, как вечером Гуннар преподнес мне замечательный подарок — рубиновые сережки, красные, как кровь или ягоды лесной земляники, сверкавшие ярким цветом. Я видела их в ларце с сокровищами, и тогда они мне так понравились, что, надев их, я долго вертелась перед зеркалом. До этого мне еще никто не дарил драгоценностей. Потом Гуннар попросил меня задуть восемнадцать свечей, задумав желание.
Я пожелала себе раз и навсегда избавиться от наследия своего несчастливого детства.
Потом Гуннар завязал мне глаза, взял за руку и сказал:
— Еще один сюрприз. Иди за мной, только осторожно.
Он помог мне надеть верхнюю одежду, открыл дверь хижины и вывел меня на улицу.
Там мы довольно долго чего-то ждали, и я уже начала терять терпение, но чтобы я не скучала и не замерзла, Гуннар мурлыкал мне на ухо веселую песенку и тормошил. Внезапно он сорвал с моих глаз повязку и воскликнул:
— С днем рождения!
Представшее перед моим взором зрелище было фантастически прекрасным: все небо расцветили сверкающие разноцветные огни.
— Это северное сияние?
— Да. Первое за предстоящую нам долгую зиму.
Забыв о холоде и снежной пустыне, мы замерли, в восторге глядя в небо. Никогда больше я не чувствовала себя такой счастливой.
Со временем я стала понимать, что погонявший упряжку Гуннар страдает от белого безмолвия. Он был серьезнее обычного. Его что-то тревожило, и он постоянно озирался по сторонам, не выпуская из рук заряженную винтовку, а вечерами ходил дозором вокруг крохотных деревянных хижин, в которых мы ночевали, часто вместе с другими охотниками.
Размер этих сколоченных из дерева домишек редко превышал четыре квадратных метра. Но там всегда были нары, на которых все ели и спали.
Устроившись рядом, Гуннар гладил меня по волосам и ровным мелодичным голосом рассказывал мне на сон грядущий очередную скандинавскую сагу. Он хорошо знал дорогу, и к ночи нам всегда удавалось добраться до очередной хижины, даже когда путь нам преграждали ледяные торосы или глубокий непроходимый снег.
Однажды утром сильный ветер не позволил нам тронуться в путь, и мы остались в доме вместе с двумя охотниками-инуитами, отцом и сыном, заготовившими на зиму немало тюленей. Я наловчилась кипятить чай и варить кофе на маленькой керосинке, и мы с Гуннаром угостили их горячим чаем. Пока мы его пили, на улице залаяли собаки.
Гуннар нахмурился, оделся, взял винтовку и вышел наружу. Там бушевала метель, его не было довольно долго, и я стала заметно нервничать. Поняв мое состояние, молодой охотник начал меня успокаивать:
— Это просто медведь.
— Какой медведь?!
— Белый, который идет по вашим следам.
Ах, вот оно что! Значит, это из-за него Гуннар постоянно озирается!
Так оно, наверняка, и было, потому что Гуннар вернулся в скверном расположении духа и долго ругал пугавших собак медведей. Потом он достал сушеную рыбу и принялся угощать ею охотников. В благодарность они решили попотчевать нас изысканным блюдом — сырой тюленьей печенкой. Я вежливо отказалась, но Гуннар велел мне принять угощение и постараться получить от него удовольствие.
В северных широтах чтобы выжить, человеку требуется немало сил, а рыба и сырое мясо очень питательны. Сырое мясо вызывало у меня глубокое отвращение, а при мысли, что нужно есть внутренности тюленя, меня чуть не стошнило.
Инуиты убеждали меня в том, что печенка почти свежая, а Гуннар безжалостно настаивал, чтобы я не оскорбляла охотников отказом. Вкусив омерзительно осклизлую и горькую на вкус печень, я утешилась мыслью, что более гадкой пищи на свете просто не существует и что впредь я смогу питаться чем угодно.
Покидая хижину с допотопными винтовками на плечах и старым транзистором в руках, инуиты оставили сушеной рыбы, муки и тюленьего жира для путников, которым суждено будет побывать здесь после них. Этот простой пример еще раз показал мне, что крыша над головой, немного еды и сухие спички в Арктике могут спасти человеку жизнь.
Наш путь становился все труднее и труднее. Расстояние между хижинами все увеличивалось, погода на глазах становилась все хуже, и по вечерам Гуннар казался очень взволнованным. Когда я спросила его, зачем он постоянно обходит место наших ночевок дозором, он ответил, что так положено, и упорно утверждал, что ничего не знает о преследующем нас медведе.
В пути каждый из нас делал свое дело. Путешествуя в Арктике, необходимо действовать слаженно. Если Гуннар говорил, что мы заночуем на снегу, я уже понимала, что до ужина мы еще час будем разбивать лагерь.
Достав палатку, мы старались как можно скорее ее поставить, потом забирались внутрь, готовили еду, снимали с себя намокшую одежду, сушили обувь и варежки, мыли посуду, сортировали вещи и на скорую руку приводили себя в порядок.
Я почти не тосковала по удобствам цивилизованного мира. Наше бегство в никуда успокаивало меня, позволяя забыть о прошлом. Я была влюблена, бежала от Баалаты и омниор и думала только о том, как защитить свою еще не родившуюся дочь. Остальное волновало меня мало.
По ночам я спала, обняв своего викинга, и меня не мучили кошмары. Когда наступили настоящие холода, Гуннар решил зажигать в палатке керосинку. Европейцы сочли бы такую мысль бредовой, но эскимосы поступали именно так.
Стояла середина октября, днем на улице было минус десять, а по ночам температура опускалась до двадцати и даже тридцати градусов ниже нуля. Без керосинки мы могли погибнуть от холода. Ноги у меня постоянно мерзли и болели, и я начала спрашивать себя, долго ли еще продлится наше путешествие.
По мере того, как мы уходили все дальше, наши нарты становились все легче, освобождаясь от груза сожранной собаками рыбы.
Меня уже не пугали их драки. Я без содрогания смотрела, как собаки грызутся между собой, набрасываясь на еду, которую сама раздавала им каждый вечер перед тем, как они зарывались на ночь в трехметровый снег.
С каждым днем я все лучше понимала собачий лай и другие издаваемые ими звуки, поэтому могла не изводить себя мыслями, что в одну из собак вселилась Баалата, поджидавшая удобного случая со мной расправиться.
Но хотя я и стала вникать, почему собаки скулят и лают, командовал ими все-таки Гуннар. Именно он искал следы нарт, прошедших до нас по этой белой пустыне, и помогал собакам преодолевать многочисленные ледяные торосы. Ведь только Гуннар знал, куда, на самом деле, мы идем.
Иногда наш путь пролегал по очень красивым местам, но в основном он был очень трудным и монотонным и скоро потребовал себе первую жертву. Ею стал сломавший лапы пес по имени Иук.