Я замерла с каменным лицом, не желая раньше времени раскрывать свои карты. Сначала мне нужно было понять, что именно ему известно о моих намерениях.
— Наивно было полагать, что Шредер мне ничего не скажет, — внезапно заявил Гуннар.
«Проклятый немец!»
Стиснув зубы, я хранила молчание. Мне было так страшно, что хотелось плакать, но сильнее страха была злость, и я удержала слезы. Злость пробудила меня от летаргического сна и придала сил для борьбы с Гуннаром.
Я ничего ему не ответила и не стала смотреть ему в глаза. Как можно незаметнее я запустила руку под подушку, но не нащупала там ни атама, ни волшебной палочки.
— Не ищи их, — ровным голосом сказал Гуннар.
— Ты их снова спрятал?
— На этот раз я их уничтожил. Во избежание неприятностей. По крайней мере, теперь мне не придется тебя постоянно сторожить, — сказал он таким тоном, что у меня сердце ушло в пятки.
— Значит, теперь я твоя пленница?
— Нет, — ответил Гуннар, и я поразилась его цинизму.
— Значит, если я захочу, я могу отсюда уйти? Например, вернуться к матери?
— Этого ты не можешь сделать, но лишь потому, что мы на севере, а на улице минус пятьдесят. Я тебя не удерживаю. — С этими словами Гуннар подошел к двери и приоткрыл ее. — Вот, — сказал он, — если хочешь, можешь уходить.
Я покачала головой, Гуннар закрыл дверь и сказал:
— Я не буду запирать дверь на замок. Уйдешь, когда захочешь.
Я не знала, что ответить. Такое «доброжелательное» отношение бесило меня больше, чем цепь, на которую он мог меня посадить.
— А что будет, когда родится моя дочь?
— Ты имеешь в виду — наша дочь?
Замерев, я подумала, что Гуннар говорит так не случайно. Наверняка он предъявит отцовские права на моего ребенка!
— Ну ладно — наша дочь…
— Мы покажем ее моей матери, — ничуть не скрывая своих намерений, заявил Гуннар.
— Зачем? — прошептала я, задохнувшись от ужаса.
— Она хочет видеть свою внучку.
— Почему?
— Ты же сама все прекрасно знаешь, Селена, — вздохнул Гуннар. — Тебе все разъяснила слепая эскимосская прорицательница. Скорее всего, у нашей дочери будут огненно-рыжие волосы, и она станет Избранницей, о которой гласит Пророчество.
— А что сделает с ней твоя мать? — не удержалась я.
— Ничего дурного.
Я была уверена, что это откровенная ложь! Всем известно, что одиоры воруют новорожденных омниор и пьют их кровь. Неужели я могла допустить, чтобы одиора обагрила свои клыки кровью моего ребенка?
— Скажи лучше, сколько маленьких избранниц-омниор ты уже отдал своей матери? Откуда ты знаешь, что она с ними делает? А вдруг она пьет их кровь?
— Но это же ее собственная внучка! — энергично замотал головой Гуннар.
— Твоя мать колдунья! — не выдержала я.
— Ты тоже!
Формально Гуннар был прав, но, по сути, нелепо было ставить безобидных омниор на одну доску с кровожадными одиорами.
— А сам-то ты кто?! Бессмертный колдун! Сын одиоры!
— Колдун? А ты когда-нибудь видела, чтобы я прибегал к колдовству? — заявил Гуннар, смерив меня невинным взглядом честных голубых глаз.
Конечно, я ничего такого не видела, но это не меняло дела.
— Твоя мать — проклятая одиора! А яблоко от яблони недалеко падает!
— Наша дочь частично тоже будет одиорой.
— Ты подло меня использовал! — крикнула я, скрежеща зубами в бессильной ярости.
Услышав это, Гуннар, наконец, разозлился и влепил мне пощечину.
— Не смей так говорить! — воскликнул он. — Это ты не спросясь влезла в мою жизнь!
Мне было больно и невыносимо обидно, но я покорно опустила голову в притворном раскаянии.
Я уже хорошо знала повадки Гуннара. Любой ценой он старался обольстить меня и влюбить в себя, лишь бы добиться своей цели. Теперь атамом мне должно было служить упорство, волшебной палочкой — изворотливость, а защитой — хитрость.
Притворно всхлипывая, я обняла своего смертельного врага и стала жалобно причитать, чтобы ввести его в заблуждение:
— Но почему ты ничего мне не сказал?! Почему?!
Гуннар, как обычно, ласково погладил меня по голове и принялся утешать. Он ловко притворялся растроганным.
— Я не мог, Селена. И вообще не знал, что все произойдет именно так. Я считал, что ты не имеешь никакого отношения к Пророчеству и у нас с тобой будут нормальные человеческие отношения. Я не хотел, чтобы все вышло именно так!
— Значит, ты меня любишь? — с наивным видом спросила я и даже изобразила страстную дрожь во всем теле.
— Безумно! — ответил Гуннар, явно принимавший меня за набитую дуру.
С этими словами он впился в мои губы насквозь фальшивым страстным поцелуем, и я с трудом оттолкнула его, притворившись, что плачу от счастья.
Смахивая со щеки несуществующую слезу, я заметила, что на моем пальце больше нет кольца с изумрудом.
«Значит, Гуннар взял и его! Что же он с ним сделал — тоже уничтожил или где-то спрятал?!»
До рождения Дианы оставалось еще три месяца, за которые мне нужно было приготовиться к бегству. До этого момента злость, упорство и изворотливость должны были помочь мне безоблачно существовать со своим ненавистным тюремщиком. Я должна была убедить Гуннара в том, что люблю его и верю ему. Он тоже должен был верить мне и ни о чем не подозревать, пока я не окажусь там, где ему будет меня не достать.
Впрочем, должна признаться, что и в то сложное время у меня иногда подгибались колени от его поцелуев.
Бегство
Ожидая рождения Дианы, я коротала время за рисованием, постепенно учась мечтать с карандашом в руке. Сначала непокорный, со временем он стал слушаться моих пальцев и выражать мое стремление к свободе.
Рисуя известные мне и не существующие фантастические миры, я легче переносила свое заточение, раздражение при виде постоянно наблюдавшего за мною Гуннара и страх за будущее дочери.
Чтобы не думать о четырех стенах, в которых была заперта, я рисовала невероятные пейзажи, населенные вулканами, эльфами и ледниками, залитые кровью китобойные суда, идущие на дно под ударами хвостов разъяренных китов, нарты, увлекаемые белыми медведями к царящему в небе полумесяцу, и коней с гривами, развевающимися в лучах полярного солнца.
Постепенно отдельные мои рисунки начали складываться в целые истории.
Я придумала очень молодую, но обладающую незаурядными способностями девушку по имени Луна, последовавшую на край света за своим любимым быстроногим оленем с белым пятном на плече. В сущности, Луна была еще девочкой, поглощавшей в огромных количествах шоколадные конфеты и спавшей в обнимку с плюшевым мишкой, но вместе с ней я странствовала по мирам, населенным невероятными существами. Постепенно история Луны превратилась в настоящий комикс, который я посвятила памяти Метрикселлы и запрятала к себе в сумку.
Именно тогда я решила, что, если мне посчастливится вернуться живой из ледяного ада, я стану рисовать комиксы, придумывая истории и персонажей вроде Луны, взятых из моей собственной жизни с ее бесконечными проблемами.
Гуннар старался обо мне заботиться, и меня это страшно раздражало.
Когда мой живот вырос так, что я уже не могла обуться самостоятельно, он сам надевал мне носки и зашнуровывал ботинки. А я была вынуждена улыбаться и благодарить его, как и тогда, когда он подавал мне суп, уговаривал доесть его, не оставляя ничего в тарелке, или внимательно слушал, как шевелится у меня в животе Диана.
Гуннар старательно делал вид, что между нами ничего не произошло, и что мы прекрасно относимся друг к другу, не подозревая, что я ненавижу его всеми фибрами своей души.
Я с нетерпением ждала, когда, наконец, появится на свет моя девочка, и одновременно очень боялась, понимая, что этот момент станет в моей жизни поворотным.
Беременность тянулась невыносимо долго. Я считала дни, часы, минуты и даже секунды.
Я старалась поддерживать себя в хорошей физической форме упражнениями, которым Деметра учила других беременных женщин. Благодаря матери, я знала, как правильно дышать во время родов, и прекрасно представляла себе, что такое родовые схватки. Постепенно я почувствовала себя достаточно физически крепкой, но все равно очень волновалась.