Сиросаму доставили в японскую психиатрическую больницу. Он, совсем съехав с катушек, постоянно бормотал что-то бессвязное. Саммер подумала бы, что он симулирует, если бы не видела абсолютного безумия в глазах сектанта, когда тот катался с Такой по земле. Злосчастную урну Хаяси выставили на всеобщее обозрение в Киото, а в «Братстве торжества истины» царило смятение.
Казалось, никто и не подозревал, как близко был мир к катастрофе.
Питер и Женевьева не упоминали Таку, и Джилли, должно быть, попросили не задавать слишком много вопросов. И она не станет о нём думать. Ни секунды не потратит. Вместо этого она будет сидеть у окна, смотреть на зимний сад и учиться вязать.
Глупость, конечно, но её это успокаивало. Пока пальцы перебирали самодельную пряжу, мысли постепенно приходили в порядок, а раны, о существовании которых она даже не подозревала, излечивались.
Ей даже удалось вытерпеть короткий визит якобы сожалеющей обо всём Лианны. Что оказалось несложно — вину мать чувствовала в основном по отношению к Джилли и, приняв показное спокойствие Саммер за чистую монету, отправилась в Индию на новые поиски просветления. Саммер даже смогла посмеяться над матерью вместе с Джилли.
Только вот ночами она лежала без сна в большой мягкой постели, с сухими глазами, беспокойно ворочаясь, чувствуя пустоту и запрещая себе даже мысленно произносить его имя.
— Пора уже домой, — однажды утром сказала она, пока Джилли вгрызалась в текст по физике. Женевьева была в кабинете, безвозмездно консультируя по юридическим вопросам через интернет, и за кухонным столом из старого дуба сидели только они вдвоём.
Джилли подняла взгляд.
— Я не спешу. Учебники у меня есть, так что, думаю, получится без проблем пропустить остаток семестра. Кроме того, мне здесь нравится.
Саммер посмотрела в сад. Они жили в Англии уже почти два месяца. Потеплело, деревья и трава начинали зеленеть. На открытых солнцу лужайках даже зацвели нарциссы. Всё снова оживало. Пора и ей тоже ожить.
— Мне нужно найти работу. Сансонский музей не хочет иметь ничего общего со мной или этим скандалом, и я совсем не в обиде. Но вакансий намного меньше, чем квалифицированных кураторов, и чем скорее я начну поиск, тем скорее вернусь к нормальной жизни.
— Тебе хочется именно этого?
— Да, — ответила Саммер. Если она не ошибалась, то была её первая ложь сестре.
Она не хотела нормальной жизни. Не хотела работы в Лос-Анджелесе. Не хотела ехать на запад. Она хотела на восток, обратно в Японию, чтобы найти Таку, прижать его к стенке и выяснить, почему он ей лгал. Зачем сказал, что любит, и исчез? Она хотела, чтобы он молил о прощении у её ног. Хотела, чтобы он был сверху, снизу, сзади, внутри неё. Хотела протянуть руки и дотронуться до него, твёрдого, тёплого. Хотела прижаться губами к его красивому рту, хотела, чтобы его глаза, не отрываясь, смотрели на неё, полные желания. Хотела попробовать на вкус его татуировки.
Хотела невозможного.
Он солгал. Когда смерть дышала в лицо, он солгал, доказывая, что в его холодном и прекрасном теле есть, по крайней мере, хоть одна добрая жилка.
Женевьева в низко сидящих на носу очках впорхнула в кухню.
— Сегодня будет тепло, — объявила она. — Думаю, почаёвничаем в саду. Питер вернётся рано и, возможно, приведёт Изобел. Нам всем нужны платьица.
— Платьица? — смеясь, повторила Джилли. — Да ни в жизнь вы не засунете меня в платьице от Лоры Эшли! Я крупнее вас и знаю грязные приёмчики.
— Изобел придёт? — спокойно спросила Саммер.
— Не знаю, чем она тебе не нравится, — сказала Джилли. — Она спасла мне жизнь.
«А меня приказала Таке убить», — могла бы добавить Саммер, но промолчала.
— Изобел хорошая, — вступилась Женевьева, наливая кофе, который любила пить по утрам. — Отчасти ледышка, но всегда делает что надо.
— Не думаю, что у меня есть платье, — сказала Саммер, пытаясь притвориться, что ей хоть чуточку нравится эта затея.
— Зато у меня их куча, — бодро ответила Женевьева. — Сделаю булочки, подам к столу взбитые сливки, и мы отлично проведём время.
— Отлично, — эхом откликнулась Саммер. За два месяца здесь она похудела на пять килограммов. Не потому, что хозяйка плохо готовила — наоборот, превосходно, — а потому что пропал аппетит. Любое из платьев Женевьевы будет висеть на ней как на вешалке, но всегда можно повязать пояс и состроить из себя английскую пастушку — просто чтобы порадовать хозяйку.