Вытащили Николаеву из багажника. Она сучила ногами. Подвывала.
Нейландс достал нож. Разрезал шубу на спине. И на рукавах. Шуба упала на землю. Под шубой было красное платье. Нейландс разрезал его. Разрезал лифчик.
Средних размеров грудь. Маленькие соски.
Подвели к березе. Стали привязывать.
Николаева нутряно завопила. Забилась в их руках. Шея и лицо ее побагровели.
— Не туго. Чтоб дышала свободно. — Ботвин прижимал дергающиеся плечи к березе.
— Я туго не делаю. — Нейландс сосредоточенно работал.
Закончили. Ботвин достал из машины продолговатый белый футляр — холодильник. Открыл. Внутри лежал ледяной молот: аккуратная увесистая головка, деревянная рукоять, сыромятные ремешки.
Нейландс вынул из кармана рублевую монету:
— Орел.
— Решка, — примеривался к молоту Ботвин. Нейландс подбросил монету. Упала. Ребром в снег.
— Вот тебе, бабушка, и женский день! — засмеялся Ботвин. — Ну что, вторую?
— Ладно, — махнул рукой Нейландс. — Стучи.
Ботвин встал перед Николаевой.
— Значит, детка моя. Мы не грабители, не садисты. И даже не насильники. Расслабься и ничего не бойся.
Николаева скулила. Из глаз ее текли слезы. Вместе с тушью ресниц. Ботвин размахнулся:
— Гово-ри!
Молот ударил в грудину. Николаева крякнула нутром.
— Не то, детка, — покачал головой Ботвин. Размахнулся. Солнце сверкнуло на торце молота.
— Гово-ри!
Удар. Содрогание полуголого тела.
Ботвин и Нейландс прислушались.
Плечи и голова Николаевой мелко дрожали. Она быстро икала.
— Мимо кассы, — хмурился Нейландс.
— На все воля Света, Дор.
— Ты прав, Ыча.
В лесу перекликнулись две птицы. Ботвин медленно отвел в сторону молот:
— Детка… гово-ри!
Мощный удар сотряс Николаеву. Она потеряла сознание. Голова повисла. Длинные русые волосы накрыли грудь.
Ботвин и Нейландс слушали.
В посиневшей груди проснулся звук. Слабое хорканье. Раз. Другой. Третий.
— Говори сердцем! — замер Ботвин.
— Говори сердцем! — прошептал Нейландс. Звук оборвался.
— Было точно… подними голову. — Ботвин поднял молот.
— Сто процентов… — Нейландс зашел сзади березы. Приподнял голову Николаевой, прижал к шершавому холодному стволу. — Только — деликатно…
— Сделаем… — Ботвин размахнулся. — Гово-ри!
Молот врезался в грудину. Брызнули осколки льда.
Ботвин прильнул к груди. Нейландс выглянул из-за березы.
— Хор, хор, хор… — послышалось из грудины.
— Есть! — Ботвин отшвырнул молот. — Говори, сестричка, говори сердцем, разговаривай!
— Говори сердцем, говори сердцем, говори сердцем! — забормотал Нейландс. Стал суетливо рыться по карманам: — Где? Где? Куда… ну где?
— Погоди… — захлопал себя по карманам Ботвин.
— Тьфу, черт… в машине! В бардачке!
— Блядь…
Ботвин метнулся к «Волге». Поскользнулся на мокром снегу. Упал. На грязную бурую траву. Быстро подполз к машине. Открыл дверь. Выдернул из бардачка стетоскоп.
Звук не прерывался.
— Скорей! — выкрикнул Нейландс фальцетом.
— Зараза… — Ботвин подбежал. Грязной рукой протянул стетоскоп.
Нейландс сунул концы в уши. Прижал стетоскоп к фиолетовой грудине.
Оба замерли. Далеко пролетал самолет. Перекликались птицы. Солнце зашло за тучу.
В груди у Николаевой хоркало. Слабо. Равномерно.
— Ди… ро… аро… ара… — зашептал Нейландс.
— Не горячись! — выдохнул Ботвин.
— Ди… ди… ар. Диар. Диар. Диар! — облегченно выдохнул Нейландс. Скинул стетоскоп. Протянул Ботвину.
Тот неловко вставил в уши. Пухлая грязная рука прижала черный кругляшок к грудине.
— Ди… эр… ди… эро… диар. Диар. Диар. Диар.
— Диар! — кивал худощавой головой Нейландс.
— Диар, — улыбнулся Ботвин. Провел выпачканной в земле рукой по лицу. Засмеялся. — Диар!
— Диар! — Нейландс хлопнул его по плечу.
— Диар! — Ботвин ответно стукнул в грудь.
Они обнялись. Покачались. Оттолкнулись друг от друга.
Нейландс стал резать веревки. Ботвин кинул молот в футляр. Снял с себя куртку.
Освободили бесчувственную Николаеву от веревок. И от наручников. Завернули в куртку. Подняли. Понесли к машине.
— Молот не забудь, — сопел Ботвин. Уложили Николаеву на заднее сиденье.
Нейландс захватил футляр с молотом. Кинул в багажник.