Она кивнула. Всхлипнула:
— А… есть… платок?
Он протянул ей салфетку. Она шумно высморкалась, скомкала, кинула на пол.
— Господи… обревелась вся…
— Ты можешь принять ванну. Тебе помогут привести себя в порядок.
— Ага… — пугливо покосилась она на окно. — А где…
— Ванная? Сейчас тебя проводят.
Николаева рассеянно кивнула. Покосилась на лилию в вазе. На окно. Снова на лилию. Набрала побольше воздуха. Вскочила с кровати. Кинулась к двери. Вор сидел неподвижно. Она рывком распахнула дверь. Вылетела в коридор. Побежала. Врезалась в медсестру. Та курила возле высокой латунной пепельницы. Медсестра голубоглазо улыбнулась Николаевой:
— Доброе утро, Диар.
Николаева кинулась к выходу. Голые ступни ее шлепали по новому широкому паркету коридора. Добежала до стеклянных дверей. Толкнула первую. Выскочила в тамбур. Толкнула вторую. Побежала по мокрому асфальту.
Врач смотрел на нее сквозь стекло. Скрестил руки на груди. Улыбался.
Блондинистый шофер в припаркованном серебристом «БМВ» проводил долгим взглядом. Ел яблоко.
Голая Николаева бежала по Воробьевым горам. Вокруг стояли голые деревья. Лежал грязный снег.
Она быстро устала. Остановилась. Присела на корточки. Посидела немного, тяжело дыша. Встала. Потрогала грудину. Поморщилась:
— Суки…
Пошла. Босые ноги шлепали по лужам.
Впереди показалась большая дорога. Ездили редкие машины. Дул мокрый весенний ветер. Николаева ступила на дорогу. И тут же почувствовала сильный холод. Задрожала. Обняла себя руками.
Проехала машина. Пожилой водитель улыбнулся Николаевой.
Она подняла руку. Проехал «Фольксваген». Водитель и пассажир открыли окна. Выглянули. Засвистели.
— Козлы… — пробормотала Николаева. Зубы ее стучали.
Показались «Жигули». Остановились.
— Ты что, моржиха? — Водитель открыл дверь: 40 лет, бородатый, очкастый, с большой серебряной серьгой и черно-желтым платком на голове. — Лед же уже сошел!
— Слу…шай… отвези… ме…ня… ограбили… — стучала зубами Николаева.
— Ограбили? — Он заметил большой синяк у нее между грудей. — Били?
— Отпиз…дили… суки…
— Садись.
Она залезла на сиденье. Закрыла дверь.
— Ой, бля… холодина…
Водитель снял с себя легкую белую куртку. Накинул на плечи Николаевой.
— Ну, чего, в милицию?
— Ты что… — морщилась она. Куталась в куртку. Тряслась: — С эти… ми козлами… дел не имею… отвези домой. Я заплачу.
— Куда?
— Строгино.
— Строгино… — озабоченно выдохнул он. — Мне на работу надо.
— Ой, холодина какая… — дрожала она. — Вру… би печку посильней…
Он сдвинул регулятор тепла до упора:
— Давай я тебя до Ленинского подброшу, а ты там словишь кого-нибудь.
— Ну, чего я буду… опять это… ой, сука… отвези, прошу, — дрожала она.
— Строгино… это совсем мне не в жилу.
— Сколько ты хочешь?
— Да… не в этом дело, киса.
— Дело всегда в этом. Сто, сто пятьдесят? Двести? Поехали за двести. Все.
Он подумал. Переключил скорость. Машина поехала.
— Закурить есть?
Он протянул пачку «Кэмел». Николаева взяла. Он поднес зажигалку:
— А чего они тебя… раздели и в лесу выкинули?
— Ага. — Она жадно затянулась.
— Всю одежду?
— Как видишь.
— Круто. Но заявить-то надо?
— Сама разберусь.
— Чего, знакомые?
— Типа того.
— Тогда другое дело.
Он помолчал, потом спросил:
— Ты чего, ночная бабочка?
— Скорее — дневная… — устало зевнула она, выдыхая дым. — Капустница.
Он кивнул с усмешкой.
Полусладкое
«Жигули» подъехали к шестнадцатиэтажному блочному дому.
— Пойдем со мной. — Николаева вышла из машины. Подошла к подъезду. Набрала на домофоне номер квартиры: 266.
— Кто?
— Это я, Наташк.
Дверь запищала. Николаева и водитель вошли. Поднялись на двенадцатый этаж.
— Постой здесь. — Она вернула ему куртку. Позвонила в дверь.
Открыла заспанная Наташа: 18 лет, пухлое лицо, черные волосы, короткая стрижка, красный махровый халат.
— Дай двести рублей. — Николаева прошла мимо нее в свою комнату. Достала из шкафа такой же красный халат. Надела.
— Ёб твою… ты чего? — Наташа двинулась за ней.
— Двести рублей! Водиле заплатить.