– Мне кажется, я знаю, зачем надели пакет. – Рита разлила чай по чашкам и снова усадила Марка за стол. – Садись и слушай. Значит, так…
6
– Знаешь, мой Чарли в последнее время жалуется на живот.
– Вера, я тебя прошу: ни слова о своей собаке! Тебя послушать, так Чарли для тебя – все. Он тебе и муж, и брат, и сынок, и дочка. Надоело, честное слово! У тебя, слава богу, есть сын, Виктор, вот о нем и заботься. А то ты приучила Чарли к столу, эта жирная псина сидит себе за столом наравне с людьми и жрет все подряд, как поросенок.
– Тамара, успокойся.
Женщины сидели на дачной веранде и гадали. Хозяйка, Пьянкова Вера Григорьевна, румяная, полноватая и всегда нарядно, по-дачному одетая – во все цветастое и яркое, раскладывала карты на Виктора, все надеялась узнать, когда же ее тридцатипятилетний сын наконец женится. Ее соседка и подружка, тоже пенсионерка, Тамара, маленькая, сухонькая женщина в розовой блузке и широких дачных штанах, не спускала глаз с карт. Под столом спала толстая беспородная собака с красным бантом на шее – Чарли.
– Да, у меня есть сын, а толку от него? Даже если он и здесь, на даче, со мной практически не разговаривает. То читает в своей комнате, то телевизор смотрит, то к соседям отправится в гости, то какую-нибудь девицу к себе приведет, а чтобы с матерью поговорить – нет его. Сама все видишь. А вот Чарли никогда мне не изменяет. Постоянно рядом. Он любит меня. Мы спим с ним вместе, в обнимку. Он теплый, а зимой горячий, как грелка.
– Спишь с ним, говоришь, – Тамара отмахнулась. – Вот послушал бы нас сейчас кто, подумал бы нехорошее.
– Нехорошие люди о нехорошем и думают. А Чарли – моя душа. А то, что он иногда мне пятки лижет, – какой же это грех? Да он – моя отрада! Я вообще не представляю себе, что делала бы, если бы не он. Я и разговариваю с ним, и слушаю, когда он мне жалуется на здоровье. А что, ему уже много годков-то. Но все равно он такой милый, я его обожаю!
– Еще одно слово, Верка, и я уйду! Думаешь, мне не обидно все это слышать? Да я круглый год на даче живу, рядом с тобой, и разве мы с тобой не разговариваем и не смотрим телевизор? Разве не меня ты зовешь, когда напечешь пирогов, или не я зову тебя, когда приготовлю что-нибудь вкусное? Да мы с тобой подруги, дай бог каждому! И теперь ты говоришь, что Чарли для тебя – это самое главное?
– Тома, Чарли – это собака. Со-ба-ка, понимаешь? И нечего на меня обижаться. Вот смотри, снова мой Витюша один остается, да только карты какие-то нехорошие ему выпали. Сначала была какая-то женщина, светловолосая, а потом через нее ему большая беда и сплошная чернота. Фу-ты, эти карты! Сплошное расстройство.
– Ты вот о женщине говоришь. А я тебе скажу, кто это. Я что к тебе пришла-то? Невесту я твоему Виктору подыскала! Катериной зовут. Ты не представляешь, какая красавица. Ей всего двадцать пять лет. Никогда не была замужем. Детей нет. Не уверена, что девственница, но кто на это сейчас смотрит? Так вот. Ее мать – моя соседка, она говорит, что Катерина хочет замуж. Что подружки ее все повыходили, уже с колясками по паркам гуляют. А она вот одна осталась. Ни с кем не встречается. Дома сидит. То с книжкой, как твой Виктор, то к соседке, такой же девчонке, ходит, они вышивкой, что ли, увлекаются. А Катя эта и вязать умеет, и готовит знаешь как! Вот бы их с Виктором познакомить.
– Я не против, ты же знаешь. Но Витя откажется. Если мы приведем к нему эту девушку, он сбежит к Лидке или Мишке, к соседям…
– А это правда, что Мишка в лотерею выиграл? Машину купил?
– Правда. Дуракам всегда везет. Да какие деньжищи выиграл! Миллион, что ли… Точно не знаю, врать не стану. Чарли! Ты что скулишь? Опять живот болит?
– Задница у него болит. Значит, говоришь, в лотерею выиграл? А что за лотерея, не слыхала?
– Нет, но я могу у Виктора спросить.
– А он где?
– В город поехал. За продуктами и за батарейками к транзистору, что ли.
– Повезло же Мишке. А что Барашка наша? Говорят, она замуж вышла, очень удачно, муж – богатый.
– Да что ты меня спрашиваешь, она тоже твоя соседка, сама видишь, на какой машине она теперь приезжает с мужем. В этом году не сажала ничего, все заросло. Она же теперь богатая, зачем ей выращивать огурцы-помидоры, когда все можно купить на рынке. У всех все хорошо складывается. Я сыну говорила: Витя, смотри, какая симпатичная девушка, хозяйственная, работящая. Но он отвечал, что она не в его вкусе, стихов не любит, а он стихи пишет.
– Только вот их что-то никто не печатает.
– Тамара, ну что ты все расстраиваешь меня? Ну не печатают его стихи и рассказы, он свои тоже пристроить не может, но он же творческая личность, как ты понять не можешь. А такие люди, творцы, они только шедевры создавать могут, а вот пристраивать их не умеют, нет у них этой предпринимательской жилки. Вот вечно ты мне что-нибудь такое скажешь, что только расстроит меня! Придешь ко мне в гости, поешь-попьешь, нервы потреплешь – и снова уйдешь. А нам тут с Чарли расхлебывать.
– Да я не хотела, – Тамара вздохнула. – Я хоть и говорю тебе правду, да сама знаю, что ты – счастливее меня. У тебя и Виктор есть, и Чарли, а вот у меня – никого. Племянники только понаедут в августе – сентябре, урожай соберут – и айда обратно в город. А так никто меня не навещает. И если бы не ты, не знаю, как бы здесь одна куковала. Так что ты уж прости меня, подружка. Просто хочется мне, чтобы твой Виктор поскорее женился, чтобы детки пошли. А я бы ему помогала – и ребенка бы нянчила, и коляску бы купила, пенсия у меня, слава богу, хорошая. Так что не обижайся на меня, я все это говорю только из лучших намерений. Ты почему плачешь-то, Вера?
– Думаешь, не знаю, зачем он поехал в город? У него там какая-то балерина завелась. Балерины-то – они все красивые, стройные. Он поэму про нее пишет. Я читала, когда его дома не было. Красиво пишет, все про ноги – они, мол, как стебли кувшинок или лилий. Он же романтик, мой Витя.
– А до балерины у него кто был – спортсменка какая-то?
– Нет, гимнастка была в прошлом году, а в этом – журналистка. Но она бросила его, укатила в Москву, конкурс какой-то журналистский выиграла, теперь вроде бы на телевидение устраивается. Видишь, каких ему девок подавай?! А ты говоришь – вяжет, готовит. Это он сейчас не может оценить качества будущей жены, а потом, когда ему на обед положат на тарелку пуанты, ну, эти, балетные туфли – на, дорогой, кушай, – вот тогда он поймет, как хорошо иметь жену, которая умеет готовить. Кстати, Тамара, у меня же салат из печенки есть, я ночью сделала, бессонница замучила. Я встала, лучок замариновала. Давай пообедаем?
– Да я не против. Смотри, какая-то машина едет. Милицейская. Неужели снова расспрашивать будут про Звонарева, у которого в подвале дома труп нашли? Уже три месяца прошло, а они все никак не угомонятся. Непонятно им, что хозяин дачи ни при чем. Он же не дурак – прятать труп в своем собственном подвале. Понятное дело, что это бомжи. Убили по пьянке, сунули в подвал вниз головой и сбежали.
– Они сюда идут, к тебе, Вера.
– Я им и скажу то, что тебе сказала. Что Звонарев тут ни при чем. Он хороший мужик, в погребе у него было столько запасов – дай бог каждому. Он не стал бы поганить свой погреб! А знаешь сколько у него грибов было? Два или три эмалированных бачка с груздями и рыжиками. Это же целое богатство!
По садовой дорожке прямо к крыльцу шел высокий красивый молодой человек с папкой под мышкой.
– Я могу поговорить с Пьянковой Верой Григорьевной?
– Если опять про Звонаревых, то скажу сразу – он ни при чем, сосед наш…
– Мы пришли к вам по поводу вашего сына, Пьянкова Виктора Борисовича.
Вера Григорьевна поднялась навстречу молодому человеку.
– Да, это мой сын, Виктор. А что случилось?
– Ваш сын, Виктор, Вера Григорьевна, погиб.
– Как это – погиб!
– Его обнаружили возле вашего дома в городе, утром дворник его нашел. С признаками насильственной смерти.
– Горе-то какое! – всхлипнула стоявшая за спиной Пьянковой Тамара. – Вера, Виктора нет!
– Я приношу вам свои извинения, что мне пришлось сообщить вам об этом вот в такой форме, без подготовки. Но у меня очень мало времени. Моя фамилия Садовников. Зовут – Марк Александрович. Я следователь прокуратуры, занимаюсь расследованием убийства вашего сына.