Убедившись, что мои приказы поняты, я развернулся и зашагал вверх по склону, направляясь к единственной нашей лошади, везущей на себе мои более чем скудные пожитки. Два меча — двуручный и обычный с лезвием в два локтя длиной, продырявленные как сито кожаные доспехи, пояс с пустой флягой и давно затупившийся нож. Нож-то мне и требовался — в качестве инструмента для копания. Поморщившись из-за исходящего от разгоряченной дорогой лошади тепла, я быстро сорвал притороченную к седлу сумку и поспешил отступить подальше. Наспех подхватив с земли две пригоршни снега, я приложил его к лицу, унимая уколы боли.
План был прост: если ледяная ловушка так спокойно перенесла атаку неуязвимых ниргалов, значит, основная ее часть находится под землей. Эта же догадка объясняет, как вообще ледяным деревьям удается переносить жаркое лето. Если я прав, то ледяные стволы вырастают только с приходом морозов и появлением обильного снега. Как только наступает теплая пора, заматеревшие за зиму ледяные щупальца исчезают, превращаясь в лужицы талой воды. А пока неизвестная мне и основная часть ловушки, ее «сердце», скрывается в земле. И не погибает с наступлением жары либо потому, что находится очень глубоко под землей, либо это самое «сердце» сделано не изо льда и тепло никак не может повредить ему.
Что бы там ни скрывалось под слоем мерзлой почвы, это явно не обычные корни. В общем, я решил докопаться до истины во всех смыслах этого слова. Если уж вновь выросшие ледяные побеги не проявляют по отношению ко мне агрессивности, то следует воспользоваться удобным случаем…
Промерзшая за зиму земля поддавалась плохо, но когда я наконец пробил самый твердый слой, дело пошло веселей. Копал я в гордом одиночестве — стоило ниргалам подойти слишком близко, и щупальца начинали беспорядочно стегать во все стороны. Хотя удары не могли причинить закованным в сталь воинам вреда, я отозвал их и принялся за дело сам. В отличие от ниргалов, я был без брони, и мне вовсе не улыбалось потерять глаз от случайного удара. Да и не стоило рисковать — несмотря на прочную броню, у ниргалов все же были уязвимые места.
Воины отнеслись к отставке от работы философски и занялись обустройством лагеря шагах в двадцати от меня. Еще один ниргал прихватил арбалет и отправился на охоту. А я упорно долбил окаменевшую землю острием ножа и выгребал мерзлые комья из постепенно углубляющейся ямы.
Успокоившиеся ледяные щупальца склонились вниз и словно заключили меня в объятья, опутавшись вокруг шеи, плеч и торса. Проникнуть под кожу они не пытались — просто прижались к моему телу и застыли в неподвижности. Магическим взором я отчетливо видел, как по десятку щупалец пробегают искристые синие вспышки, выходящие из недр земли и бесследно исчезающие в моем теле. Неудобств от столь странного соседства я не ощущал и, перестав обращать на них внимание, продолжил раскопки. Благо после того как я углубился на локоть вглубь, земля стала гораздо мягче и податливее. Еще через несколько минут лезвие ножа наткнулось на скрытое землей препятствие и с отчетливым звоном отлетело в сторону, едва не перерубив несколько ледяных щупалец. Убрав нож, я сгреб оставшийся грунт в сторону и с недоумением уставился на открывшееся зрелище.
Меньше всего я ожидал наткнуться на что-либо подобное — из земли и непонятных обрывков, сильно напоминающих сгнившую кожу, частично выступал огромный, самое малое в два моих кулака, драгоценный камень. Или, скорее, абсолютно прозрачный и искусно ограненный кристалл горного хрусталя, в самой сердцевине которого мерно пульсировало ярко-синее слепящее пламя, видимое только в магическом зрении. Из остроконечной верхушки выходил толстый белесый отросток, разветвляющийся на более тонкие побеги, сильно смахивающие на промерзлые древесные корни — такие же узловатые, с бахромой из тонюсеньких и хрупких отростков.
Всего таких корней было шесть, и разбегались они в разные стороны — аккурат в те самые места, где когда-то росли безобидные на вид деревья. Привстав, я огляделся по сторонам и окончательно убедился в своей правоте. По всему выходило, что кристалл и центральное ледяное дерево находились, словно в центре паутины. Являлись сердцем ловушки. Об этом же свидетельствовал и тот факт, что из всех уничтоженных ниргалами деревьев лишь центральный ствол вновь начал расти, тогда как остальные не подавали признаков жизни.