Я насчитал одиннадцать трупов за столом. Одиннадцать магов, ради какой-то надобности объединивших свои волшебные силы. Я слыхал о таком методе в Хайпурском Университете, правда, леди Джейн отзывалась о такой технике весьма сдержанно, утверждая, что преимущества ее спорны. В самом деле, если в формуле магической силы N, выражающее число участников, стоит в числителе, то в формуле интеллекта оно же размещается в знаменателе, в корне опровергая поговорку: «Две, мол, головы лучше». Лучше трех? Зримые здесь последствия доказывали, что леди Джейн мыслила здраво. Доколдовались. Я поежился, представив, какая чудовищная силища циркулировала по этому кольцу. «И горе тому, кто разомкнет…»
Поскрипывая рассохшимися досками настила, Звенигор шаг за шагом обходил круг мертвецов.
— Эй, Арти, — позвал он, став на мгновение невидимым для моих глаз, — это, кажется, по твоей части. Посмотри.
Заслоненное Кругом, в плетеном дачном кресле, опираясь на его спинку, зажатое подлокотниками с боков, стояло зеркало. На беглый первый взгляд — обычное, засиженное мухами мутное зеркало, в котором отражалась лишь ночь. Та же чудовищная смесь паутины и пыли свисала со спинки кресла. И я только через минуту понял, что же показалось ему здесь таким неестественным.
На сидении не было пыли.
Звенигор молча указал вниз, на грязный пол вокруг и под самим креслом. Саламандру тоже никак нельзя было отказать в наблюдательности, хотя он и не изучал магических наук. На полу, не затянутые сплошным пыльным ковром, отчетливо виднелись два симметричных следа: нечто вроде отпечатка треугольного копытца размером не более, чем в пол-ладони, и на некотором расстоянии — круглая точка диаметром с мелкую монетку. Совершенно случайно я знал, на что это похоже.
— Женские туфли?
Через мгновение рассудок мой в панике заметался, как обезумевшая Касторка, и я с трудом удержал себя от первого острого порыва сигануть в кусты и нестись сломя голову прочь с этого места, где все внезапно стало очевидным. Я сжал плечо Звенигора.
— Ближе не подходи, — прошептал я. — И если хоть немного дорожишь жизнью, не отражайся в этом зеркале. И давай-ка, брат принц, тишком спускайся вниз, и будем мы с тобой сматывать отсюда удочки так быстро, как только сможем. Который сейчас час?
— Часов одиннадцать, я бы сказал, — с легким недоумением отозвался Звенигор. — Тебя тревожит полночь?
Я покачал головой. Названное Звенигором время совпало с тем, что показывали и мои собственные внутренние часы.
— Есть час и похуже, специально для черной ворожбы. Собачий час, перед самым рассветом, когда у ночи отрастают железные когти и дыхание ее ядовито. Они мертвы?
— Я думаю, уже сотни полторы лет.
— Круг, — сказал я. — А Круг-то не разомкнут! Энергия, которую они объединили, все еще носится по кольцу. И все еще та, кого они вызывали, в свое время появляется здесь. Видишь, она сидит в кресле, а сюда ставит ноги… в туфлях на высоком каблуке. Глупцы, они по своей воле связались с ней. Звен, ЭТО НЕ НАША СКАЗКА!
Мне попался умный герой. Звенигор решил оставить вопросы на более безопасное время, буде то для нас наступит. Быстро и настолько бесшумно, насколько это было возможно, мы спустились вниз, каждый со своей стороны взялись за стремена Гейзера, чтобы не потеряться по дороге, я погасил свои фонарики, и мы спокойным быстрым шагом, в котором проку было куда больше, чем в давешней безумной гонке, очень по-деловому двинулись прочь от здешней жути. Я подумал только, что если бы мы не неслись сломя голову за сбежавшей Касторкой, то подгадали бы в эти края в аккурат к самому черному часу. У хоровода за столом был верный шанс пополниться до дюжины.
Кстати, о Касторке. Ей, видимо, ворожил тот же бог, что бережет младенцев и пьяниц. Уже на рассвете, когда стало ясно, что нам удалось вырваться на безопасное расстояние от места, где властвовал Круг, возглавляемый Той, Что Выходит Из Зеркал, мы нашли лошадь, обессиленную истерикой и мелко дрожащую в кустах, которыми густо порос край глубокого оврага. Я освободил ее и внимательно поглядел на Звенигора. Тот был бледен и неестественно спокоен. «Спишем на ночной кошмар?» — подумал я. Мне еще не верилось, что нам повезло остаться в живых и в здравом рассудке. Я машинально почистился от пыли. ТОЙ ЕЩЕ пыли.
— Сказать по правде, — признался я, — мне очень не терпится добраться до жилых мест. Я прямо-таки жажду взглянуть в живое лицо ни о чем таком не подозревающего человека.
— А я, — вздохнул Звенигор, — мечтаю о кузнечном горне.
Глава 7. Тот самый Джек
Безумно утомленные ночной гонкой и совершенно обессиленные страхами, нахлынувшими опосля, что, кстати, говорят, отличает действительно храбрых людей, мы выбрались, наконец, из леса, и к полудню набрели на первое жилое место. Увидев ферму, над которой в прозрачном осеннем небе плыл и таял сизый дымок, мы согласились, что наши лошади, да и мы сами нуждаемся в отдыхе и расслаблении. Кроме того, рассудил Звенигор, имело смысл предупредить хозяев, что хотя и не под самым их боком, но все же в неприятной близости завелось опасное соседство.
На холм, где раскинулась ферма, бежала утоптанная тропинка, кое-где отмеченная недавно проходившей коровой. Сверху, со двора доносился размеренный стук топора. Пахло свежими опилками, иногда резко взвизгивала пила. Когда мы поднялись к воротам, то через плетень разглядели бродящих по двору гусей и кур, а среди них — розовощекого господинчика без штанов, лет трех от роду. Еще во дворе виднелись круглый колодец с высоким каменным кольцом бортика и пять гигантских пней под самым окном. Рядом с самой фермой, небольшой и довольно-таки ветхой, стоял новый сруб из золотистых лиственничных бревен. Сборка была в самом разгаре, прерванная для минутного перекура, последнее бревно одним из концов еще упиралось в землю, другой уже поднят был на верхний край, где-то на уровень человеческого роста. Здесь еще много предстояло работы. Двое работников пилили на доски другое бревно, укрепленное в высоких козлах. В очертаниях сруба уже вполне определенно просматривалась будущая планировка нового дома.
Несмотря на усталость и голод, я никак не мог оторвать глаз от картины строительства: я имею к этому делу генетическую привязанность. Человек строил дом для себя и семьи, для сына, исследующего двор в компании сосредоточенных кур, для хозяйки, чье присутствие угадывалось по горшкам, заботливо развешенным для просушки на кольях плетня, по ярко вышитым занавесочкам. Старый дом глядел на мир тщательно промытыми окнами. И вот этому-то апофеозу мирного существования угрожает какая-то заведшаяся в здешних краях нечисть.
— Дальняя была дорога, ребятки? — окликнули нас из-за овина, и, повернув головы, мы встретились глазами с хозяином, выходившим навстречу.
Это был мужчина лет этак за сорок, может, даже ближе к пятидесяти, высокий и крепкий, как лиственничная плашка, в белой, но грязной сорочке, с загорелой грудью, поросшей черным волосом, видимой в распахнутом вороте. Потертые до блеска рабочие штаны поддерживались подтяжками, черные с проседью кудри были припорошены опилками, и что-то имелось в нем такое неуловимое, отчего мы сразу поняли, что перед нами — хозяин. Был он, как ни странно, тщательно выбрит, и хотя над глазами нависали косматые черные брови, глаза под теми бровями блестели приветливо, и взгляд у него, в общем, был добродушный. А еще у него был сломанный нос.
— Дальняя, — согласился Звенигор, — но главная даль впереди еще. Два дела у нас к вам, хозяин.
— Слушаю.
Хозяин подошел ближе и со своей стороны оперся о плетень.
— Во-первых, не позволите ли нам заночевать на вашем сеновале? Мы больше суток в пути.
— В доме есть место, — пожал плечами хозяин. — Я добрым гостям рад, а дурные пускай поберегутся.