Гюнтер, к своему стыду, спасовал перед нацистами при первом же с ними столкновении, когда штурмовики ворвались в библиотеку с воплями «Хайль Гитлер!» и потребовали, чтобы «неарийцы» немедленно освободили помещение.
У Гюнтера к горлу подкатил неприятный комок. Что он мог сделать против этой банды головорезов? Как ему сохранить собственное достоинство? Дабы игнорировать бесцеремонно вторгшихся в читальный зал «коричневорубашечников», он потупил глаза и уставился в раскрытую перед ним книгу. Когда штурмовик добрался до него и в упор спросил: «Вы ариец?», Гюнтер, ни секунды не раздумывая, ответил: «Да!» — хотя сам не придавал этому никакого значения. Вопрошавший, изучающе взглянув на его безупречной формы нос, ретировался. И лишь мгновение спустя Гюнтер осознал, какое он сейчас испытал унижение. Ради того чтобы нацисты оставили его в покое, он ничтоже сумняшеся прогнулся перед каким-то коричневым ублюдком, не имеющим права задавать ему подобные вопросы. Гюнтер сам от себя не ожидал, что проявит такое малодушие перед лицом ненавистного ему врага. Его самолюбие потерпело сокрушительное поражение, от которого он вряд ли теперь сможет оправиться.
Обуреваемый приступами самобичевания, он вышел на улицу. Побродил бесцельно по Берлину, жизнь в котором, казалось, почти не изменилась в первые месяцы нацистского господства. Беззаботно фланирующие по улицам горожане, переполненные кинозалы, театры, кафе, танцующие пары в садах и на танцплощадках — все это создавало иллюзию нормальной жизни. Дабы отвлечься от мрачных мыслей о пережитом личном позоре, Гюнтер направился в литературное кабаре «Katakombe». На сцене этого маленького ресторанчика в непринужденной обстановке выступали со стихами, пародиями, песенками и скетчами их авторы-исполнители. Вел вечер популярный в Берлине конферансье Вернер Финк, прославившийся своими дерзкими шутками в адрес нацистов. Причем он делал это настолько тонко, виртуозно используя в своих каламбурах игру слов, что власти пока затруднялись его прищучить. Жало его иронии было предусмотрительно скрыто, иначе не сносить бы ему головы.
Маленького роста, с добродушным лицом, Финк вовсе не походил на героя, и этот маленький человек, природной сутью которого была беззлобная доброта, имел подлинное мужество не скрывать своих убеждений. Он не боялся говорить о нацистских лидерах в столице гитлеровской Германии, заставляя информаторов гестапо записывать каждое его слово. В репризах Финка упоминались концлагеря, обыски, аресты и накрывший Германию всеобщий страх. Его насмешки по этому поводу были несказанно печальными, и в то же время они приносили зрителям утешение.
Вернер Финк и его литературное кабаре остались оплотом добросердечности в пораженной нацизмом Германии. Его юмор был мягким и грациозно легким. Финк мог, казалось, запутаться в словах, и публика, подыгрывая, завершала его предложения. В этот вечер в зале собрались запуганные «коричневым» террором горожане. Финк смешил их своими репризами на злобу дня, и они от души смеялись. Гюнтер никогда не слышал, чтобы публика так смеялась. Это был смех новорожденного сопротивления, преодолевший страх и отчаяние. Осознание угрозы того, что в любую секунду с улицы к ним могут ворваться в зал штурмовики СА и арестовать зрителей и исполнителей, придавало силу этому смеху. А если бы «коричневые» и ворвались, публика как ни в чем не бывало продолжила бы заливаться смехом. Невероятным образом Финку удалось возвысить всех над опасностью и страхом.
Из кабаре Гюнтер вышел с надеждой, что режим, над которым начали смеяться, долго не продержится. Однако его оптимизм оказался преждевременным. Спустя всего четыре месяца после прихода Гитлера к власти в газетах сообщили о символическом сожжении книг. Вакханалия началась одновременно во всех университетских городах Германии. Сначала прошли митинги, а с наступлением темноты начались факельные шествия. Само сожжение книг состоялось с одиннадцати вечера до полуночи, во время которого немецкие радиостанции вели прямые трансляции, восторженно комментируя происходящее.