Два лика Волынского — непорочный государственный деятель и страстный человек — непосредственно связаны с сюжетом и построением романа. Борьба Волынского с Бироном осложнена тем, что Волынский, уже будучи женатым, влюбляется в прекрасную Мариорицу Лелемико, чей нежный и трогательно-поэтический портрет искусно выписан Лажечниковым. Вынужденный скрывать свою страсть, Волынский не может ни сдержать ее, ни избавиться от нее. Это вносит некоторый разлад в его кружок, но государственные интересы берут верх над личными чувствами: родственник жены прощает герою увлечение, полагая «преступную» любовь Волынского слабостью великого человека. Гораздо трагичнее для героя то, что его «незаконной» любовью ловко воспользовался Бирон. Не гнушаясь подлыми средствами в политической битве и зная о привязанности Анны Иоанновны к Мариорице, он вовлек ничего не подозревающую молдаванскую княжну в свою интригу против Волынского.
Тем самым в романе — то параллельно, то пересекаясь — идут две линии: общественная и любовная. Порою они вовсе не спаяны и независимы друг от друга. Этот недостаток объясняется неотчетливостью исторического облика Волынского и некоторой рассудочностью художественного мышления писателя. В традициях XVIII века он резко поделил героев на отрицательных («злодеев») и положительных, а в соответствии с веяниями романтизма мелодраматизировал действие. «Злодеи» у него, как заметил Белинский, изображены непременно с рыжими волосами. Они не скрывают ни своего необыкновенного коварства, ни неистовой злобы. Положительные персонажи окружены атмосферой таинственности (Мариорица, ее мать и др.). Вместе с тем писатель исторически верно запечатлел и лукавого Остермана, и осторожного Миниха. Лажечников остался в рамках действительной истории и не подчинил ее вымыслу. Он поставил любовную, романическую интригу в зависимость от исторических событий. Трагическая судьба Волынского и его возлюбленной определяется в конечном итоге политической схваткой героя с Бироном, приведшей Волынского на плаху, а Мариорицу — к тяжелому потрясению и смерти.
Несмотря на то что роман Лажечникова не свободен от идеализации главного действующего лица, от мелодраматизма, несмотря на присущую писателю ограниченность исторического мышления, в «Ледяном доме» реалистически верно изображены нравы эпохи, ужасы бироновщины, выразительны картины бытового уклада. Эта реалистическая струя властно пробивается в романе и составляет сильную его сторону. Художественную правдивость «Ледяного дома» сразу же признала критика. «Романы Лажечникова, — писал Белинский, — были фактами эстетического и нравственного образования русского общества и навсегда останутся достойны почетного упоминания в истории русской литературы». Другой великий современник Лажечникова — Пушкин, живо заинтересованный в развитии русской исторической прозы, в письме к Лажечникову выразил твердую уверенность, что «многие страницы» его романа «Ледяной дом» «будут жить, доколе не забудется русский язык».
В. И. Коровин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I
Смотр
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
Поник задумчивой главой.
Пора весны его с любовию, тоской
Промчалась перед ним. Красавиц томны очи,
И песни, и пиры, и пламенные ночи,
Все вместе ожило; и сердце понеслось
Далече…
Боже мой! Что за шум, что за веселье на дворе у кабинет-министра и обер-егермейстера Волынского?[1] Бывало, при блаженной памяти Петре Великом не сделали бы такого вопроса, потому что веселье не считалось диковинкой. Грозен был царь только для порока, да и то зла долго не помнил. Тогда при дворе и в народе тешились без оглядки. А ныне, хоть мы только и в четвертом дне Святок (заметьте, 1739 года), ныне весь Петербург молчит тишиною келий, где осужденный на затворничество читает и молитвы свои шепотом. После того как не спросить, что за разгулье в одном доме Волынского?
Только что умолкли языки в колоколах, возвестившие конец обедни, все богомольцы, поодиночке, много по двое, идут домой, молча, поникнув головою. Разговаривать на улицах не смеют: сейчас налетит подслушник, переведет беседу по-своему, прибавит, убавит, и, того гляди, собеседники отправляются в полицию, оттуда и подалее, соболей ловить или в школу заплечного мастера. Вот, сказали мы, идет народ домой из церквей, грустный, скучный, как с похорон; а в одном углу Петербурга тешатся себе нараспашку и шумят до того, что в ушах трещит. Вскипает и переливается пестрая толпа на дворе. Каких одежд и наречий тут нет? Конечно, все народы, обитающие в России, прислали сюда по чете своих представителей. Чу! да вот и белорусец усердно надувает волынку,[2] жид смычком разогревает цимбалы,[3] казак пощипывает кобзу;[4] вот и пляшут и поют, несмотря что мороз захватывает дыхание и костенит пальцы. Ужасный медведь, ходя на привязи кругом столба и роя снег от досады, ревом своим вторит музыкантам. Настоящий шабаш сатаны!
1