Бадди тоже захотел выбежать, но женщина не пустила его, сказала, что он испачкается.
Аддисон села на ступенях крыльца, потому что на кресле была паутина, и стала собирать листья и шишки, чтобы соорудить столы и кровати, но получалось так себе.
В конце концов приехал отец на своем старом зеленом «де сото» и снял Аддисон с крыльца.
— Ты в порядке? — спросил он. — Тебя не обижали?
Отец посадил ее на ящик из-под пива и стал долго разговаривать с женщиной. Потом он велел Аддисон перебраться на переднее сиденье, чтобы не выпускать ее из виду по пути домой.
Дома царил переполох, и Аддисон понимала, что вот сейчас вполне могла бы выпросить у родителей кукольный домик, хотя с деньгами было туго и ей сказали, что Санта уже приготовил рождественский подарок.
В тот вечер отец с мамой долго сидели у нее на кровати и говорили, что никогда, никогда нельзя садиться в машину с незнакомыми людьми. Ни в коем случае. Никогда бы Санта-Клаус не пригласил ее к себе таким способом, а если кто-нибудь говорит иначе, он попросту лгун.
На следующий день ей вручили свисток, чтобы носить на шее. Если кто-то снова предложит ей сесть в машину, надо свистеть что есть мочи, пока не прибежит мама или папа. Аддисон упражнялась, пока не добилась громкого, чистого звука.
Она совсем забыла об улитках в ведерке, и те умерли. Обычно Аддисон сохраняла пустые раковины, но эти слишком напоминали ей о ее вине. Улитки были похоронены на заднем дворе под розовым кустом. Аддисон ухаживала за могилами, пока через месяц их семья не переехала на Калифорния-стрит.
Аддисон носила свисток, пока ей не исполнилось шесть и она не пошла в школу, где свистков ни у кого не было. К тому времени она уже забыла, зачем нужен свисток. Осталось лишь недоверчивое отношение к Санте (и как только у нее на чердаке образовалась целая коллекция Сант?). И еще могилы улиток позади дома на Пасифик-стрит.
Глава четырнадцатая
Изящные метафоры Аддисон разбивались о факты глобального потепления. Больше никакого соприкосновения с чудесным миром, которым все время был для нее океан. Теперь он стал пустыней, где с равномерностью часового механизма накатывали волны — завитки мертвой воды поверх массы мертвой воды. Казалось, что она будет говорить именно об этом — правда, просили ее говорить совсем не об этом.
Рима наблюдала, как Аддисон пишет, перечеркивает, снова пишет, и поняла, что будет только мешать, даже если не произнесет ни слова. Она пошла наверх к себе, но там уже была Тильда, которая мела, чистила, вытирала. И осуждала. (По правде говоря, Тильда ни разу не заикнулась о Риминых туфлях, которые волшебным образом очутились под кроватью Мартина. Может быть, только в воображении Римы Тильда убирала ее комнату особенно часто и с особенным усердием, словно там могло происходить невесть что.)
Рима снова спустилась, решив куда-нибудь выбраться, и пошла на неслыханный шаг — попросила у Аддисон ключи от машины. Ключи, как выяснилось, лежали в тарелочке у задней двери дома: если Рима не забудет вернуть их туда, то в следующий раз опять найдет на том же месте — по крайней мере, хотелось бы в это верить.
Куда теперь? Рима сидела, не включая зажигания, и думала. Можно объехать весь Санта-Крус, но тогда надо идти обратно в дом и спрашивать Тильду, куда и как тут добираются. Можно поехать в центр и пройтись по магазинам. Но даже в наилучшем настроении она не была поклонницей шопинга, а сейчас ее настроение было не из лучших и, по ее расчетам, грозило стать еще хуже.
Все эти дни, глядя в окно, Рима видела вершины американских горок и какой-то аттракцион, напоминавший радиовышку. Оливер давно отправился бы на приморскую эспланаду. (Там снимали «Клоунов-убийц из космоса»![48] И еще какой-то фильм Клинта Иствуда — Рима не могла вспомнить, но Оливер назвал бы его сразу. А еще «Пропащие ребята», конечно же! «Пропащие ребята»! Из тех времен, когда Кифер Сазерленд был почтенным вампиром, а не малоприятным правительственным агентом.[49])
И потом, эспланада была подходящим местом, чтобы предаться острой жалости к себе, — осенний приморский бульвар, совершенно пустынный, лишенный летнего оживления…
Рима решила, что добраться туда будет легко, так как горки виднелись почти отовсюду с дороги. Оказалось, нет. Она проехала под железнодорожной эстакадой, которая засветилась в «Пропащих ребятах», дважды пересекла реку, выехала не туда, вернулась и наконец оказалась на улице, застроенной оштукатуренными и ярко окрашенными домами — желтыми, розовыми, голубыми, с фальшивыми арочными проемами и черепичными крышами. Над ней нависали американские горки, синие с белым; между их петлями летали чайки. Все это выглядело чище, чем ожидала Рима.