- Что с лицом твоим? Ты злишься?
Знал бы Шигэру сейчас, что нашептывал неясный голос! Столь отчётливо видел Сибори то, что должен сделать, чтобы избавиться от цепи, его сковывающей, что страшно становилось. Ведь нельзя же столь чётко видеть то, что не свершилось ещё; быть может, такова судьба, если столь настойчиво внутренний взор демонстрирует мёртвого Шигэру, лежащего у порога дома, на том самом месте, где стоит он сейчас?
- Сибори, ответь мне.
Стук крови всё громче и громче – и рыжеволосый юноша резко поднял голову, с трудом раздражение скрывая:
- Негоже псу, которого держат на цепи, с хозяином говорить.
- Что за ерунду ты говоришь?! – кажется, до глубины души поразился Шигэру подобным словам, - Почему не можешь понять, что я всего лишь беспокоюсь за твою жизнь?
- Я и сам могу беспокоиться за собственную жизнь. Она принадлежит лишь мне, и, если я пожелал бы, то мог бы и сегодня же отравиться насмерть, - Сибори изо всех сил старался не закричать, понимая, что если сорвётся, то окончательно заклеймит его Шигэру несмышлёным ребёнком. Мужчина же лишь устало вздохнул:
- Да, принадлежит твоя жизнь тебе, и я не собираюсь владеть тобой, точно рабом. Но пойми: более всего в жизни этой я хочу, чтобы ты жил. Жил – и был счастлив.
Шаг вперёд – и Шигэру крепко обнял рыжеволосого юношу, убаюкивая, точно дитя. Он зажмурился, закрыв свои тёмные глаза. Пахнет от его тела чужой кровью: слишком часто приходится ему работать с открытыми ранами, так же, как и сегодня. И почему-то лишь запах крови успокаивает, заставляет нежно улыбнуться. Увидевший эту улыбку Шигэру облегчённо вздохнул: видимо, решил он, что Сибори наконец-то сообразил, что не стоит ему уходить.
- Обещаю, любимый, - шёпот возле самого уха прерывается на пару мгновений лёгким прикосновением сухих губ к виску, - как-нибудь я постараюсь накопить достаточно денег, чтобы мы с тобой вместе могли на пару дней отправиться в столицу. Думаю, ты просто устал. Я тоже устал от чужой боли, поверь мне, родной: ты знаешь, что тяжело это.
Сибори молчал, скорее по привычке, нежели из действительного желания обнимая своего возлюбленного. Обыкновенно подобные объятия заставляли всё тело замереть в сладком ожидании чего-то большего, чем простые ласки, заставляли разлиться по всему телу нежное тепло, словно передаваемое от одного тела другому. Но сейчас ничего не хотелось: единственным желанием было вырваться из объятий, сбежать как можно дальше, уйти, уйти…
- Я люблю тебя, родной, - ещё один поцелуй, на сей раз в щеку, ближе к чуть приоткрытым губам. Машинально отвечал на ласки Сибори, впервые не пытаясь прервать возлюбленного: ведь обычно днём они, боясь того, что увидят их пациенты, не касались друг друга…
- Прошу тебя, не молчи, - нежный шёпот вновь заставляет вздрогнуть, и с тихим шелестом соскальзывает с плеч лёгкая ткань. Шигэру всегда пытался подарить Сибори хоть немного тепла, тепла, которого более никто не мог бы ему дать. Он улыбнулся – кажется, он словно извиняется за подобное поведение, спрашивает разрешения. Рассеянный кивок рыжеволосого юноши – и он снова заключен в тёплые объятия, объятия, что крепче самой тяжёлой цепи.
Сейчас, когда страшное решение уже принято, отзываться на чужие ласки почему-то не стало труднее…
========== Глава V: Прощание. ==========
Уже почти вечер, и миновал полный забот день, такой же, как и множество дней прежде. Менялось ли что-то в жизни с тех самых пор, как Шигэру приютил у себя того, кого и сам до поры до времени оборотнем-лисом считал?..
Что же, лисы коварны; и, ежели почитают его жители деревни и даже любимый человек за некое их подобие, то ничего страшного и нет в задуманном. Да, пожалуй, так вернее всего будет. Ведь иначе не удастся Сибори идти вперёд, к великой судьбе: будет он, словно камнем, раздавлен чужим горем, что приходится ежедневно видеть ему…
Голос в голове умолк: теперь нет ему нужды в том, чтобы постоянно убеждать Сибори в чём-то. Да и как может быть иначе, если всё уже решено, и каждое мгновение – это лишь прощание, прощание с привычным, донельзя надоевшим миром. Нет, не может отныне ничего быть так, как прежде: ведь всё уже почти сделано, совсем немногое закончить осталось.
Руки, что прежде дрожали не от страха, но от сдерживаемого гнева, теперь и на мгновение не могли вздрогнуть; прояснилось зрение, и даже, кажется, слух и обоняние обострились. Но тем отчётливее впитывалась, въедаясь в самую глубину сердца, опостылевшая и омерзительная атмосфера дома, насквозь пропитанного ядом чужого горя.
Яд… Простое зелье, которое так легко смешать из всё тех же трав. Многому обучился Сибори в ранней юности – в том числе и тому, что порой лекарство, изготовленное неверным способом, легко способно оборвать чужую жизнь, и хорошо, если быстро и безболезненно. Но сейчас он намеренно совершал ошибки, памятуя о том, что именно это лекарство, обыкновенно применявшееся для того, чтобы подарить спокойный сон тем, кто не может уснуть, способно при неправильном приготовлении навечно усыпить любого.
Сон… Шигэру устал, и он был бы счастлив поспать. Жаль, что от этого сна ему не удастся проснуться, но своей добротой он заслужил безболезненную смерть. В конце концов, мёртвые прекращают существование своё лишь в этом мире, и попадают они, когда сгинут, по ту сторону Отражённых Небес: там, по ту сторону мира, ожидают они тех, кто при жизни был дорог им. И пусть робкие мысли закрадывались в голову порой, что никогда не станут там ожидать предателей, почему-то надеялся Сибори – глупо и по-детски – что если не поймёт Шигэру, кто ему смерть принёс, то и не станет он ненавидеть своего возлюбленного…
Он поймёт, как понимал всегда. Ведь поймёт же?! Иначе нельзя, и другого пути нет. Если он уйдёт, бросив Шигэру, то он, скорее всего, возненавидит его. А если он не узнает о том, что именно Сибори пожелал ему смерти… он поймёт.
Точно некое заклинание или молитву, Сибори повторял про себя эти слова, с каждым разом всё сильнее убеждаясь в том, что так оно и будет. Сердце болезненно ныло, словно бы он отрывал от него некую важную часть. Но разве станет он великим, если послушается Шигэру, если останется здесь, в этом полном мерзких запахов доме?..
Смутно помнил Сибори, как смешал, наконец, необходимое. Вода в пиале смутно поблескивает, и «лекарство», способное избавить лишь от жизни, легко растворяется в ней – ведь оно не имеет цвета и вкуса. Быть может, разве что слегка горьковатой покажется вода. Руки не дрожат, словно так и надо.
Буднично, словно каждый день доводилось ему подносить кому-то чашу с ядом, Сибори приблизился к стоящему на террасе Шигэру: тот совсем недавно проводил последнего пациента. А ведь он всё-таки красивый. И пусть его волосы и глаза так же темны, как и у прочих обитателей островов, но кожа светлая, даже бледная: не так часто он выходит на солнце, почти целые дни проводя под крышей дома.
Он не произносит ни слова – походя выпивает прозрачную жидкость и чуть морщится:
- Похоже, вода грязная.
- Быть может.
Теперь всё. Роковой шаг сделан, и назад уже повернуть не удастся: противоядия, способного быстро вывести из крови яд, Сибори не изготовил. В основном потому, что не собирался отступать. Теперь осталось лишь подождать, совсем немного подождать, когда Шигэру уснёт.
- Я рад, что ты не собираешься покидать меня, любимый.
Вздрогнул Сибори от этих слов, но понимал, что сейчас не может уйти: отчего-то жизненно важно было оставаться здесь именно сейчас. Словно вне времени и вне мира. А Шигэру, не подозревая о том, что ждёт его в ближайшем будущем, мечтательно посмотрел куда-то вверх, туда, где сверкали серебряные отблески звёзд:
- Прости, если я иногда делаю что-то не так, - снова эта мягкая улыбка, столь знакомая и тёплая. И снова отдаётся эта улыбка болью где-то в груди, болью столь резкой и неожиданной, что приходится закрыть глаза и судорожно вздохнуть, чтобы слёзы не брызнули из них. Негоже ведь плакать, если сам принял подобное решение.