- Сибори, быть может, ты слишком молод, и я не всегда могу понять тебя, - лишь открыв глаза, Сибори вновь видит грусть в чужом взгляде – и создаётся впечатление, что Шигэру всё понял и всё знает. Но… уже простил, уже понял. А он всё продолжает, не прося ответа, и говорит торопливо, словно зная, что может не успеть. Может, и в самом деле зная?
- Да, - голос Шигэру звучит твёрдо и уверенно, словно он говорит заранее отрепетированные слова, или же заучил их наизусть уже давным-давно, - Может, мне тяжело понять тебя, как и тебе тяжело понять меня. Но поверь: что бы ни случилось, я всегда буду желать тебе лишь самого лучшего.
И снова не покидает Сибори ощущение, что возлюбленный знает о том, что ему вместо простой воды подали смертельный яд. Говорит он, как будто прощаясь, но следующие слова вновь прерывают ход мыслей:
- Пускай, пускай я не всегда делаю всё так, как нужно, но я клянусь: я сделаю тебя счастливым.
Нет. Не знает. И почему-то от этого знания легче не становится. Ведь проще думать, что он уже всё понял, и уже простил. Ведь потом слишком долго придётся дожидаться того дня, когда можно будет попросить о прощении…
Шигэру зевнул, слегка опираясь на плечо Сибори:
- Что-то мне не очень хорошо… Вроде бы и не так сильно устал.
Сибори не нашёл в себе сил на что-то, кроме спокойных объятий. И, как обыкновенно он склонялся на плечо Шигэру, сейчас склонился мужчина, засыпая, на его плечо.
Скоро, совсем скоро он заснёт навсегда, и нужно что-то сказать в ответ на его слова. Пока он ещё не уснул, пока ещё есть время.
- Шигэру, ты… ты очень дорог мне. Просто запомни это, хорошо?
Удивлённый, но уже затуманивающийся взгляд мужчины устремлён на Сибори: ведь его голос слишком холоден, подчёркнуто безразличен. Трудно говорить иначе, когда пытаешься убедить себя в том, что не испытываешь вовсе боли, что нет её, и что это лишь иллюзия, которая совсем скоро исчезнет.
- Ты же не собираешься… - голос на пару мгновений прерывается, и Шигэру сонно зевает, но ещё пытается слабо усмехнуться, - Ты же не сбежишь от меня, пока я буду спать?
На этот вопрос недостаёт сил ответить: ведь не желает Сибори ещё и лгать тому, с кем сегодня сам себя вынудил попрощаться навсегда. А Шигэру снова зевает, опускаясь на землю, и Сибори приседает рядом, поддерживая его.
- Я так устал. Думаю, стоит сегодня лечь пораньше, чем обычно.
Но у него уже нет сил, чтобы встать, и он ложится прямо на террасе. Сибори осторожно помог любимому улечься на своих коленях и положил руку на его лоб, второй аккуратно перебирая тёмные волосы. Глаза Шигэру закрыты, и он уже замолчал. Вряд ли он ещё что-то скажет.
Вдох. Выдох. С каждым мгновением всё тише стук сердца, и всё тише замирающее дыхание. Сибори закрывает глаза, и, кажется, сам перестаёт дышать, так, что весь мир состоит лишь из дыхания Шигэру. Вдох. Выдох. И в каком-то странном ожидании, словно оцепенев, Сибори ждёт следующего вдоха. Но нет: голова любимого медленно склоняется набок, и сердце, до того отчаянно пытавшееся биться, останавливается. И словно бы мгновенно жизнь уходит, исчезает, чтобы более никогда не вернуться.
Осторожно перетащив тяжёлое тело в дом, Сибори аккуратно уложил Шигэру на циновку, словно и не понимания того, что сделал. Ведь он же простил, как прощал всегда, верно?
Собрав всё, что только можно, Сибори торопливо устремился к выходу из дома, чувствуя, как нарастает с каждым мгновением ощущение, что кто-то смотрит на него – но смотрит без ненависти, лишь с тяжёлым, немым укором. Кажется, что обернёшься – и увидишь Шигэру, но не лежащим на полу и словно уснувшим, а стоящим у дверей дома…
Взяв масляную лампу, Сибори что было сил швыряет её о порог дома, и пламя, вырвавшееся из оков стекла, медленно начинает разгораться. Быть может, сгорит лишь этот дом, а может, огонь доберётся и до остальной деревни; прежде думал Сибори о том, что таким образом сумеет избавиться от всякого, кто смел презирать его и считать за зверя. Но теперь ведь это неважно: он разорвал последнюю цепь, освободился. И теперь без сожаления может уходить от ненавистного дома, что скоро исчезнет в пламени, обратившись в пепел.
А руки ведь не дрожат. Почти.
========== Глава VI: Дорога. ==========
Ветер, пахнущий дымом, на удивление тяжёлый и душный, быстро сменился привычным ветерком, несущим запах летней ночи. И сразу становится чем-то призрачным всё, что было до этого, словно бы тает прежняя жизнь, растворяясь в поднимающемся с реки тумане.
Больше нет того, что было, и не стоит даже и думать об этом. Проще забыть, отрезать прошлое от себя, как отрезают гниющую конечность. К чему помнить о том, что виснет мёртвым грузом, мешает будущей, гораздо более славной жизни?
Уже размышлял Сибори о том, как бы ему подобраться к кому-то из правителей, и вскоре сделал вывод: с тем, чтобы покидать дом, он несколько поспешил. С другой стороны, разве не заподозрил бы что-то Шигэру, если бы растратил Сибори большую часть своих денег на то, чтобы приобрести себе доспехи и оружие? Ведь не так и дёшево достойное вооружение. Во всяком случае, уж точно не по карману оно бывшему деревенскому лекарю, даже если он и продаст с себя последнюю рубашку.
Впереди послышался шорох, и Сибори замер. Что, если это зверь дикий, или же разбойники, что в изобилии водятся в этих местах? И неизвестно ещё, что хуже: зверь может и сам сбежать, коли не голоден, а вот с разбойниками уж труднее договориться.
Болезненный стон прорезал тишину леса, и Сибори невольно поёжился, словно ему вдруг стало холодно. Интересно, что же там происходит? Голос, несомненно, мужской, хотя и высоковат немного. Стоит ли рисковать и подходить ближе?
Тем временем стон повторился, и Сибори, не в силах сдержать своего любопытства, осторожно подался вперёд. Возможно, это и было несколько безрассудно со стороны его, но медик не собирался вмешиваться в происходящее на поляне, за деревьями: он желал лишь узнать, есть ли у него шанс обойти стороной беду и незамеченным остаться.
Однако ни разбойников, ни тем более зверей диких на поляне не обнаружилось. В первые мгновения вовсе подумал Сибори, что пуста поляна, однако лишь затем заметил двух юношей, устроившихся у самой реки. Оба были обнажены, и, похоже, наслаждались друг другом. Другой бы смутился, но не Сибори: заинтересовали его эти двое.
Интересно, кто они? Вроде бы не из деревни, где он ранее провёл некоторое время своей жизни. По крайней мере, их лиц, с трудом различимых в темноте, не мог он признать, лишь привлекла внимание серьга в ухе одного из них, крайне необычная, тяжёлая, какие чаще носят женщины. Эта серьга мерно покачивалась, с каждым рваным вздохом, с каждым движением запрокинутой головы, отчего-то привлекая к себе внимание даже более, чем обнажённое тело.
С усилием попытался Сибори отвести взгляд, но тут же скользнул жадный взор по на удивление хрупкому и угловатому телу парнишки с серьгой. Как ни странно, то, что раздет он был не до конца, и приспущенное распахнутое кимоно прикрывало его живот и верхнюю часть бёдер, делало его ещё более соблазнительным. Интересно, его любовник думал о том, каким сокровищем владеет? Эта бледная кожа даже в темноте, кажется, сияет своей удивительной чистотой. Вряд ли этот мальчик крестьянского происхождения: скорее, кто-то из знати.
Похоже, он дрожит, то ли от холода, то ли от удовольствия. Он вздрагивает всякий раз, когда его любовник касается обнажённых участков кожи. Второй участник сего действа, проходящего в почти полной тишине, не считая чуть слышных вздохов и стонов, выглядел несколько старше. На его грубо загорелой коже даже в темноте виднелись багровые полосы шрамов и застарелых ран. Воин, сильный и крепкий: длинные волосы липнут к мокрой и блестящей от пота спине, отдельные чёрные пряди падают на лоб. Да, верно, воин: в стороне видны беспечно оставленные без присмотра доспехи и даже, кажется, снятый с пояса клинок.